Извини,  Бимушка, давно не говорила с тобой. Были тому веские причины.  Не обижайся  только, разлюбезный мой, но, боюсь, тебе это трудно понять, ибо ты дальше нашего выгула где бывал?. .  А я вона через океан летела.  Да на «Боинге».

Наконец собралась с мыслями.  По-другому теперь жизнь вижу. Как там у нашего старшего брата – поэта: «Большое видится на расстоянии… » Ну тот, который «братьев своих меньших никогда не бил по голове».

Ты не подумай, что чем дальше от своей конуры улетаешь, тем больше мыслей становится.  Тут не столько от способностей зависит,  а  от того,   в какой среде живешь.

Я ж как жила (ты был у меня раз в гостях,  видел) — в квартире книг от пола до потолка,   все толстенные,  переплеты кожаные,  да жаль искусственные – запаха в них мясного нету.   А народ какой у хозяина собирался! Одно слово – интеллигенты. Придут, вежливо поздороваются, со мной всегда отдельно: каждый и погладит и культурное слово скажет и комплемент — сам знаешь, для нас, женщин,  (по- ихнему – сук) это очень важно. По себе вспомни: когда я на твой зов отозвалась – когда ты мне косточку принес.

За столом в кухне усядутся,  водочка,  кофе — и полились разговоры: и про правительство — будь оно неладное! и про сельское хозяйство — почему урожай опять не уродился, и про Израиль с Палестиной — и чего они столько лет поладить меж собой не могут.  И все то они знают и обо всем судят – ну как тут было и мне ума не набраться… Ты знаешь,  я тебе на наших прогулках все пересказывала.  А ты мне о своем хозяине,  как у вас там гости все о дефицитах говорят: что сезон варенье варить,  а в магазине опять сахара нет,  что и в этом году опять отчего-то на даче урожай не выдался,  что зарплату вроде подняли,  а цены тут же взлетели в три раза. Да все про своего «всенародно избранного»: ну уж так он все хочет хорошо для народа сделать,  а ему всякие «отморозки» мешают.

Помнишь наш последний прощальный с тобой вечер.

Сидели мы вчетвером на изгаженном крылечке нашего большого дома (мы с тобой около своего дома никогда подобного не сотворяли!) – и выли в четыре голоса. Твой хозяин достал из кармана  бутылку водки и с моим прямо из горлышка поочереди всю ее выпили.  Твой моего за плечи обнял и сказал, слезу утирая:

— Не боись. Я тебя  понимаю и прощаю! Никакой ты не предатель Родины.  Сам бы если бы мог,  давно отсюда смотался хоть к чертовой матери! Да не повезло мне—не родился  евреем. А ты теперь для меня,  хоть и еврей,  но получше кого нашего  славянина будешь.  Жаль, поздно я это понял. Двадцать лет мы с тобой под одной крышей прожили,  признаюсь честно – чурался я тебя: отчего–то все говорят, что вы какой-то народ не нашенский. Пока наши собаки нас с тобой не свели… до сих пор бы таким дурнем я и остался.  А теперь, эх друг ты мой, жидовушка ты моя, чую я, просто кровная… Это же сколько мы с тобой вместе не допили! Вишь, и собака твоя – еврейка (ведь у них как с нацией – в какой  семье живет – по тому  обычаю и лает) — а для моего Бима лучшего друга нет. Я,  получается, дурней своей собаки: моя это раньше меня поняло. Да что уж за то говорить — поздно! – завтра ты уезжаешь…Все мы задним умом крепки… Ты уж не забывай,  дай хоть весточку, как добрался – дорога–то дальняя.  А коль будет какая  возможность,  то и меня отсюдава вызволи – я в долгу не останусь…  Ты веришь мне?!

Ну, ладно о былом…Про нашу ту жизнь столько мы с тобой каждый вечер переговорили на выгулах наших,  аж языки к ночи пересыхали.

А вот что со мной дальше было. Про другую тебе жизнь расскажу.

Хоть и полагается мне билет и цены такой, что, не поверишь, твоему хозяину за  полгода не заработать, но в салоне мне лететь не положено. А в клетке, в грузовом отсеке, с чемоданами.  Да в темноте.  Искал мне хозяин клетку достойную целый месяц – да где уж там с нашим дефицитом вечным на последним пристанище социализма в Европе!… Сам  сделал.  Вроде красивая,  да материал гнилой оказался…

Утром приехали к нему друзья прощаться да в аэропорт отвезти нас. Посадили меня в клетку. Все окружили меня и наперебой говорят (шутят, конечно… да у них разве порой поймешь): «Это же надо! Какой–то дворняжке повезло! Взял бы ты лучше меня  в клетку».  Будь моя воля – я б любому из них охотно уступила. Сам знаешь, как я ехать не хотела: без тебя до сих пор тоска заедает. Да такая наша собачья участь: мы, благородные, своему хозяину верно служим.  Это коты поганые за свое место держатся.

Приехали в аэропорт. Такой большой (его ж, как европейский строили—чтобы все гости ездили к нам), а как стали мы суверенным болотом—кто поедет?! Только Кадаффи да Жириновский с Зюгановым, и такой пустой и гулкий, как наша загаженная лестничная клетка, когда лифт в доме работает.  А там за железными заборами какие–то люди в синем все у пассажиров проверяют: по карманам у них шастают, в чемоданах роются,  на каждую вещь надо какую-то бумажку с печатью предъявить. Даже мой ошейник ощупали.  Хорошо мой хозяин меня за челюсть крепко держал — это же надо меня подозревать. Да я за свою жизнь чужой косточки не увела!

Потом заставили его долары пересчитывать на глазах всего народа — неприятно  ему,  даже вижу стыдно, словно уворовал он их. А это деньги, которые он за свои вещи проданные выручил: все не возьмешь,  да и многое из его личного не разрешено увозить с собой, а он всю жизнь на них вкалывал.  За свои кровные покупал.  Его, пенсионера,  даже посмертно заработанной пенсии лишили.

А этот проверяющий в синем мундире, здоровый, сытый, слюнявогубенький,   выставился на него, как Джек с соседнего двора, когда в чужой пасти кость видел. И говорит ему:

-У вас лишние  баксы. Почему в декларацию не занес?!

Мой объясняет,  что это не лишние,  а на билет для собаки.  А тот на него рычать начал:

— Да я с вами знаете за это что могу сделать!

Ну, мой молча,  ты знаешь, он никогда на меня голос не поднимает, сунул ему из этих денег одну зелененькую бумажку. Тот хвать ее, себе в карман сунул и улыбается так,  словно родного брата встретил, которого сто лет не видел, и говорит ему так услужливенько, с подобревшим лицом:

— Проходите. Счастливого пути!

Отправились мы к кассе  мне билет покупать.  А нам дорогу преградил другой человек в таком же синем мундире и с усиками ниточкой,  склонился над моим хозяином и шепчет на ухо:

— Зачем вам столько много за какую–то дворняжку платить…Дайте мне половину из этого – и все уладим.  И вам хорошо, и я вас век помнить буду…

Получил он свое, подхватил меня в клетке и понес, словно я ему дитя родное.

Сунул меня в самолет, в багажное отделение. Не дай Бог мне еще хоть раз такое пережить! Со всех сторон чемоданы давят, воздух спертый, как в лифте нашего дома,  когда он работает.  Вдруг такой  гул  начался,  что у меня в ушах заскрипело.  Потом что-то в груди оборвалось – чую,  полетели.  Выла я, признаюсь,  даже не по-нашенски,  не по- собачьи… да кто уж услышит. Тут на меня чемодан рухнул – и клетка моя затрещала.  Чудом выскочить я успела.

А в Шеноне, Ирландия,  посмотри по карте,  пересадка у нас была. Вошли веселые люди,  чемоданы выбрасывают на тележки и что–то говорят не по-нашему. Меня увидели – кричать начали…Вижу хозяин мой спешит ко мне с каким –то человеком, в таком же синем мундире, как в нашем аэропорту те люди, что нас проверяли. И он уже по-нашему ругает моего хозяина в полный голос:

— Это позор для нашей страны! Не мог для своей собаки человеческую клетку купить! — Мой объясняет,  что искал целый месяц,  но так нигде  не нашел, а тот опять свое гнет:  — Позор! Не мог человеческую клетку собаке купить!

Тогда  мой и говорит ему:

— Человеческие клетки у нас в стране на каждого  выстроены.  А вот собаки на свободе бегают…

— Ладно, я тебя, как земляка, могу выручить! Дай мне денег, и я тебе здесь клетку сейчас достану, — заговорщиским голосом говорит ему тот в синем.  И назвал видно такую сумму,   что у моего хозяина дыхание остановилось. — А не дашь – собаку усыпят.

-Хорошо, — сказал мой. — Только вместе пошли покупать.

Пришли в комнату ветеренара—там клеток, всем собакам из нашей округи бы хватило.  И такие, что всю оставшуюся жизнь можно в ней просидеть: мягкая подстилка,  вода,  еда,  и стенка задняя закрыта,  чтобы мочевой пузырь не застудить на сквозняке… А цена ей  всего, что за мой билет не доплатили… Я сама туда охотно вошла.

Посадили меня опять в самолет. Это уж их самолет, «Боинг» называется.  В багажное,  конечно, отделение. Да специальный отсек там, чистый, уютный и свет приятный. Как взлетели – помню, но так хорошо было, что проспала весь полет.

Прилетели мы вечером в город… запамятовала, как он называется. Название уж больно вкусное – вроде как Чикин – это по-ихнему курица. Вывели меня из самолета – я ахнула: света, словно не ночь впереди, а много солнц на небе. Народу, как у нас на митингах в начале перестройки, когда Позняк народ на улицы выводил…Слышала я, он тут где-то теперь живет.  Разочаровался в своем народе,  который не хочет жить по–человечески, как все тут люди живут.

Извини, ишь как меня опять в политику занесло. Словно я на родине. Тут об этом не говорят. Просто живут люди, каждый самостоятельно и свободно свою собственную жизнь строит по своим способностям. Вот едешь по улицам на машине – сразу видно по домам и машинам припаркованным к ним – кто чего стоит.

У нас — то как? Годами в очереди на квартиру стоишь, а потом сунут тебя куда попало – и этому человек рад. Не ты соседа себе выбираешь, а всех без разбору в одну кучу втискивают. Извини, тебя это не касается — нам с тобой повезло. Если бы ты знал, как тоскливо без тебя,  хоть и жру я здесь столько и такое,  что нашей бы всей дворовой своре хватало.

А тут значит как. Человеку исполнилось 18 лет, может сам квартиру снять сразу со всем: холодильник, стиральная машина и все прочее, что для нормальной жизни ему надо. О чем наши люди всю жизнь только и мечтают,  деньги копят, а не всякий и к старости поимеет.  Порой едешь по улице и душа болит: стоят пустые дома и ждут своих хозяев – столько понастроенно! Уж слишком большой выбор — это у них конкуренция называется. Не думай,  что человек сразу за все деньги платит – в кредит пожизненный берут – зато всю жизнь наших бытовых проблем не знает.

Видищь, теперь я не о политике думаю, а об экономике. Тут все с экономики начинается. Словно на дачных участках у нас, когда человек на своей земле работает и ему никто не мешает – сразу видно, кто хозяин и кто чего стоит. У нас как власть народу клянется в верности ему:  «Мы все сделаем во имя человека!»,  а тут опять с головы на ноги: каждый для себя все делает.

Извини, отвлеклась. Такие мы уж все  заполитизированные. (Прости.  Пока выговорила — во рту пересохло. Сбегала водички похлебать.)

Значит, выехали из аэропорта, дома вокруг уж такие большие—не поверишь. Если наш двенадцатиэтажный, почти самый высокий в городе, поставить друг на друга раз  пять – десять… облака ниже летают.  Как в машину сели (для меня в машине страх было ехать—в наших так трясло, что поджилки тряслись) – так тихо и уютно было, словно я в своем любимом кресле оказалась.

Приехали в дом. Не поверишь – у каждого своя комната.

Про еду я тебе уже писала.  А покупают ее знаешь как? В машине к магазину подъехал,  взял тележку, вошел – и глаза разбегаются. Полки до потолка товарами завалены и продавцов над тобой нет. Сам ходишь,  дверцы холодильников открываешь, выбираешь, берешь что хочешь. Вижу, не понравилось человеку яблоко, чуток помятое, он его в сторону отложил – и тут же откуда–то продавец подбежал, извинился и другой ящик принёс. А потом полную тележку продуктов (она как «запорожец» наш) в  кассу везет. Там ему каждый продукт в отдельный мешочек уложат и спасибо скажут. И расплачиваются не деньгами, а какими–то карточками. Погладил ею аппарат  какой-то и поехал себе. А дома в холодильник загрузил на целую неделю — он такой, как ваша прихожая.

Да, сыто здесь наш с тобой брат живет. Может оттого все они какие–то ленивые: не лают, не бегают — всех на поводках водят. И кругом, на улицах и в парках, такая чистота,  что мой хозяин теперь и меня на поводке водит с мешочком и лопаткой – за мной  подбирает. У них тут очень большие штрафы за любую провинность дают. А люди местные этому  еще и радуются и так  объясняют: свобода – это строгое соблюдение закона.

А я никак к этому привыкнуть не могу!  Вспоминаю наше с тобой раздолье: хоть по улицам бегай,  хоть по любому чужому двору… ну,  если и кинет кто в тебя камнем — так  редко кто попадет с первого раза.  Боюсь, тоска меня тут загрызет.  Все здесь есть, аж до безобразия много. И трава зеленая, и деревья высокие—только запах какой-то другой,  словно из дезидоранта обрызгали. А весной вдруг увидела, как одуванчики открылись—такие желтые, прямо глаза слепят. Подбежала, радостно нюхаю  — а запах не наш. От наших до сих пор у меня в ноздрях стоит – а ведь полгода прошло!  Не мне тебе объяснять: для нас главное – запах. Без него нет нам жизни. Здесь и собаки не по-нашему едят.  В специальном мешочке какая-то смесь — в ней все калории, говорят,  для жизни есть.  А мне одна мечта: хоть какую маленькую косточку найти. Клыки мои притупляются — неужто это к старости дело идет?  Как хочется  к тебе, на наш луг, от запахов которого дуреешь от счастья… Но терпеть надо. Такая у нас с тобой  собачья участь: если хорошо хозяину – то и тебе хорошо…

Пока я с тобой говорю,  он сидит в кресле и перебирает программы телевидения — их тут  сотни. Пока выберет — его и на сон потянет. А завтра ему  на работу рано вставать. Тут пенсия,  не то что у нас, позже положена,  потому что срок жизни у них лет на двадцать—тридцать длиннее. Не веришь? Соседка у нас сейчас –90 лет ей. Утром выходит,  в машину свою садится и по газам так даст, что через две секунды и след ее простыл.

Вон экран погас. Встал. Значит и мне надо за ним идти. Извини,  служба есть дружба. От своей комнаты я отказалась, как и дома у его кровати сплю. Он бывает так за день наработается,  что по утрам будильник не слышит. Приходится мне его тормошить: тут с опозданием строго – хороший хозяин плохого работника держать не будет, потому  что частная собственность, а не государственная.  Это значит жизнью правит не идеология  диктатуры пролетариата, а свобода, закон и частная собственность — вот потому здесь видно все такие сытые.

Пока дождусь его с работы – много о чем до вечера передумаю. Тебя каждый день вспоминаю. Глаза закрою и вижу наш зеленый луг за домами, под ними косточки,  которые люди прямо из окон выбрасывают. Помнишь,  когда мы были молодыми,  как за каждую косточку между собой грызлись. А стали  постарше — поняли: чего-чего, а костей у нас хватает. Люди у нас добрые и щедрые: дома на кухне едят,  а отходы прямо через окно на улицу выбрасывают.

Откроюсь  в единственной моей тайне перед тобой…  Я  косточку, что ты мне принес,  когда в любви объяснялся, не сгрызла,  а зарыла под ту березу, что с правого края, как от нашего дома смотреть, на лугу растет. Ты ее не трогай.  Надоест моему хозяину здесь жить, прилетим мы и вместе с тобой откопаем.  Вот пир у нас будет !

Извини.  Заканчиваю говорить с тобой – мой уже в кровати.  Ворочается и что-то про березку бормочет. Видно,  мысли мои прочитал.  Надо идти на  свой пост — без меня рядом еще долго не заснет.

До свидания.  Всегда твоя  Матильда.

Большой привет нашим общим детям. Видишь ли ты их?