1

Иветта не любила шум безлико шумящей массы людей на пляже, и каждое утро уходила вдоль побережья за несколько километров от города. Там, на огромном плоском валуне, проводила она долгие часы у моря, равномерно подставляя тело солнцу и слушая бесконечную и страстную симфонию волн.

Часы одиночества не утомляли ее. Она неторопливо перебирал в памяти почти безвыездно прожитые годы в своем городе, где она родилась, закончила школу и теперь училась на четвертом курсе консерватории по классу фортепиано. И ее радовали это воспоминания!

Она безмятежно мечтала о будущем, и  мечты ее были особенно красивы под этим безоблачным лазуревом небом над бескрайним морем, и сверкающее отражение солнца в волнах было прекрасно, как россыпи ее чувств в своем откровении, яркости и  меняющейся  новизне.

В такую минуту и увидел ее Сергей, штурман дальнего плавания. Его корабль недавно прибыл в  порт и стал на ремонт.

И с этого дня молчащие скалы видели их уже вместе.

Сергей много плавал, и ему было о чем рассказать. И Черное море с загадочным шумом билось о берег, придавая  его рассказам романтический ореол.

Однажды в темноте, когда отражение ярких звезд гасло в глубине моря, и наступила тишина, таинственная мелодия родилась в нагромождении скал, спокойная и прозрачная, как звук зари, и, разрывая молчание, понеслась к горизонту.

— Это море играет для нас сонату, — восторженно прошептала  Иветта.

— Глупенькая, — засмеялся Сергей и открыл ей  секрет: — Это сильная  волна достигает расщелину в скале, и вода  медленно  стекает.

Особенно быстро пролетели последние три дня. Прощаясь в аэропорту, они договорились встретиться в октябре в Москве, где у обоих, оказалось, живут родственники.

2

Сергей опаздывал. Устав от ожиданий, Иветта бросилась на еще незастеленную кровать и начала задумчиво перелистывать томик стихов любимого Гейне, который она привезла с собой, но почему–то не воспринимался сейчас его ироничный  язык.

Отбросив книгу, она подумала о том, как быстро пролетели пять дней их встречи с Сергеем, а она так и может разобраться в своих чувствах к нему: там, у моря, он предстал перед ней воплощением этой бескрайней стихии, от которой захватывало дух. И все эти четыре месяцы разлуки она несла этот образ в себе, и жаждала встречи с ним. Как трудно было уговорить мать, когда она призналась ей в своих чувствах к нему.  «Девушка сама в гости к  парню едет – где это видано?!» – запричитала мать, и щеки ее задергались, прибавляя морщины на лице. Иветта, вспылив, обвинила ее в отсталых взглядах и заявила: «Я еду не к нему, а к своей родной тетке в гости!» И мать сдалась, жалостливо напутствуя ее: «Ты уж там смотри, доченька…»

В комнате  было тихо и солнечно. Иветта  подошла к зеркалу, потянулась на цыпочках и посмотрела на свои ноги. Ей пришла на память шутка друзей ее двоюродного брата, у которого она несколько лет назад гостила в Тюмени: они были искренне удивлены, обнаружив  в  своих, отстающих от цивилизации местах, пару стройных ножек, которым каждый из них непрочь дать постоянную прописку в  своем городе.

Иветта надела тапочки на босу ногу и прошлась по комнате. При каждом шаге давали себя знать стертые вчера ноги. Кеды, которые принес Сергей, когда они отправились в лес, оказались малы, но она  пошла в  них – не хотелось его обижать, и даже в лесу, у костра, она не сняла, чтобы он ничего не узнал. А вечером, когда он ушел, она долго парила ноги в теплой воде, осматривая  вздувшиеся  волдыри.

Звонок раздался так громко и неожиданно, что она схватилась за будильник. Но звон продолжался. Она посмотрела на стрелки – было пятнадцать минут первого, и бросилась к двери. Увидела себя в большом трюмо, растрепанную, в  халате и тапочках на босу  ногу, открыв, крикнула: «Подожди меня здесь! Я сейчас!» И скрылась в другой  комнате.

Застелив постель, она поправила перед зеркалом волосы и вышла. Сергей, со свертком в руках, молча, минуя ее, смущенно улыбающуюся, направился к столу. В тишине комнаты зашуршала бумага, и раздались два легких стука. Он сделал шаг в сторону и с сияющим лицом повернулся к ней. Свет играл на его гладких щеках, начищенных ботинках и гас на сине-темном костюме.

На столе стояли красивые белые туфли. Правый — с правой стороны, левый — с левой

— Что это? – выдохнула Иветта, глядя не на него, а на тонкие шпильки.

— Кажется, на такие ты загляделась у одной дамы тогда, на юге, — ответил Сергей и повелительно приказал, отмечая, как  вспыхнули у нее два розовых пятнышка на шее около родинки: — Наденешь их уже при всей  форме.

— Сергей, Сережа, я…- залепетала  Иветта.

— Иди быстрее одевайся. Я жду, — властно перебил он.

И уже из другой  комнаты она слышала его приглушенный голос:

— Понимаешь, твоего размера не было – я до директора дошел. Такую политбеседу им устроил – с витрины сняли…а вчера чуть на последний троллейбус не опоздал…

Он еще о чем-то возбужденно и быстро говорил, но она уже не слышала: боль в пальцах отвлекла, когда она надела свои старые туфли. Правый был чуть скошен, и при ходьбе она помнила об этом и старалась ровнее ставить ногу. Она невольно думала о туфлях, которые принес ей Сергей. Конечно, очень хотелось померить их, но она пугалась об этом даже думать, и не представляла, как же ей быть. Этот дорогой подарок вносил что-то новое в их отношения, а она не знала – хочет ли этого. Сила его вещественности сковывала ее независимость.

— Иветта, ты скоро? – услыхала она голос Сергея, кажется, повторно зовущий ее.

Она втолкнула поглубже две приколки в свои черные пышные волосы и чуть надвинула их на свой большой лоб, языком слизала помаду по краю губ и оторвалась от зеркала.

Готовая к осмотру, задержалась в дверях. Осеннее солнце ударило сквозь чистые окна в лицо. Озаренная его светом и теплом, она невольно улыбнулась навстречу этому солнцу, голубому небу за окном и Сергею, который, развалясь, сидел в глубоком кресле у окна, обмякший от ожидания. Костюм  собрался на нем в складки, как это бывает у высоких и худых людей.

Залюбовавшись Иветтой, Сергей  медленно встал, и лучи солнца, огибая его большое тело, входили теперь только по стенам, словно крались. Иветта утонула в его тени, и тепло лучей исчезло с ее лица и остановились дрожащие ресницы.

— А теперь мы наденем новые туфли! – сказал  торжественно Сергей, улыбаясь и широким жестом указывая на стол.

— Сережа, — начала она трудно, избегая смотреть в его серые округлившиеся глаза и отмечая его маленький крепкий подбородок. – Я не могу принять такой  дорогой  подарок.

— Не говори глупости, — перебил он, решительно взял со стола туфли и подошел к ней.

Тень его уменьшилась, и в комнате опять стало много солнца. Она увидела очень близко его укоризненные глаза, несколько ярких веснушек у носа и ощутила новое тепло – его тела.

— Я все сделаю для тебя, — прошептал Сергей, поцеловал сухими губами ее в лоб, опустился перед ней на корточки и поставил у ее ног  туфли.

И пока он снимал ей старые туфли и надевал новые, она безвольно замерла, думая о том, любит ли его. И, вспомнив, как ей хотелось в Москву, как она готовилась к этой встрече, как сегодня долго крутилась у зеркала, чтобы  выглядеть для него красивой, решила, что да, наверное, и она любит его. И, успокоенная этой  мыслью, она починилась его движениям, согнувшись, поцеловала его в голову, обнаружив неожиданно для  себя, что он начинает  лысеть с  макушки.

Левый туфель подошел сразу, правый был тесен. Сергей сильно сжал ей  пятку, и она  вздрогнула  от боли.

— Что с тобой? – взволнованно поднял он встревоженные глаза.

— Вчера немного натерла ногу…- виновато проронила она.

— Прости меня, неуклюжего, — сказал он, растягивая в руках туфель, и он прятался в его больших ладонях. – Все будет хорошо — увидишь, — встав перед ней на колени, он решительно надел ей туфель. — А ну-ка пройдись.

Туфель, кажется,  подошел, но боль все же давала себя знать.

Сергей, любуясь ее ногами на высокой шпильке, вспоминал рассерженное лицо продавщицы, которая возмущалась тем, что он так долго перебирает туфли, и глазеющую толпу у прилавка, вспоминал, как, сидя в троллейбусе, он один радостно слышал стук туфель о картонную коробку при резких толчках на остановке.

Иветта еще раз робко попросила Сергея разрешить ей пойти в старых туфлях, но он,  радостно щелкая в  воздухе пальцами, настоял:

— Нет! Как ты хороша в них! А эти, — он задвинул старые туфли под кресло.

3

Четвертый час они бродили по Третьяковке.

Вокруг было столько прекрасных картин, знакомых ей с детства. Но память о них была, как воскресение с копий, снятых опять таки с копий этих оригиналов, властвующих над людьми много десятков лет. И воспоминания не передавали и сотой доли тех живых чувств и мыслей, которые обрушивались на Иветту теперь с такой неотразимой силой и яркостью их образов и красок. Все в них, казалось ей, было ее собственной жизнью, начиная с волнующих таинств Рублевской «Троицы» до настоящих дней молодой матери с винтовкой за плечами,  кормящей  своего сына. Оглушенная величием, стояла перед картиной Иванова «Явление Христа народу».

Потом ей показалось, что она – Иван Грозный, и по ее пальцем стекает кровь сына. Ей стало страшно, и она схватилась за руку Сергея – он сильно сжал ее доверчивые пальцы, и стало так больно, словно это она сама в иступленных объятиях Грозного, обезумевшего от прозрения.

Солнечные краски Сарьяна вернули ощущение света и радости мира. Иветта оторвалась от картин  и улыбнулась Сергею. Он понимающе кивнул головой, и она, благодарная, произнесла  одними губами:

— Дарю на память.

— Глупенькая, — насмешливо проронил Сергей. Его тонкие губы изогнулись и начали медленно сползаться.

Она закрыла глаза. И мгновенно вспомнилось, как точно так же он ответил ей, когда они слушали сонату моря, посвященную им – она резко отстранилась, и заныла нога, сжатая туфлею.

— Что с тобой? Тебе душно? – услышала над собой его недоумевающий голос и почувствовала на своем плече его тяжелую руку.

Открыв глаза, увидела в его зрачках, как на дне глубокого колодца, отражение ее двух лиц, вытянутых, словно на картинах Эль-Греко.

Сжав губы, она высвободила плечо из-под его руки. Но на лице Сергея было столько участия, что она виновато ответила:

— Нет, нет…просто, кажется, я немного устала…

Сергей заботливо взял ее под руку, и они молча начали пробираться к выходу.

В молчании покинули музей и вышли по сумрачной улочке к набережной Москвы-реки. На деревьях еще кое-где держались желтые листья, и было слышно, как они трепетали под легким ветром. Небо заметно темнело, но на земле, озаренной бесчисленными огнями уличных фонарей и ярким светом из окон домов, было светло, и улицы  просматривались далеко, и машины  проносились по ним с  выключенными фарами. Взметнувшись высоко к звездному небу, таинственно горели рубиновые звезды на кремлевских башнях.

— Да что с тобой? – вдруг преградив ей дорогу, спросил с добродушной улыбкой Сергей. – По-моему, нет причин для  мировой  скорби.

Иветта отметила, как доверчива его улыбка, как красива и идет ему эта глубокая ямочка на щеке – и сама невольно и растерянно улыбнулась. В ответ Сергей быстро и благодарно притянул ее к себе за плечи и нежно, как ребенка, поцеловал в лоб:

— Прости, если что-то не так я  сказал…

Потом они еще долго гуляли по Москве, и Сергей возбужденно и весело рассказывал разные морские истории и безудержно смеялся, настороженно вылавливая ее задумчивый  взгляд, а Иветта покорно слушала его, рассеянно ощущая в своей душе какую-то странную мозаику чувств. И, быть может, оттого, что Сергей был так чуток и предупредителен сейчас – заметив ее отвлекающийся взгляд, властно и ласково обнимал ее за плечи – она решила, что сама, наверное, виновата в том, что произошло в музее.

Но когда они подошли к остановке автобуса, она заявила, что поедет домой одна. Сергей не настаивал.

4

Отдыхая на каждой лестничной площадке, Иветта устало добралась до пятого этажа и бесшумно открыла дверь в квартиру. Тетка уже спала, и это ее порадовало: избавило от назойливых ненужных вопросов.

Осторожно, морщась от боли в ноге, она сняла туфли и чулки, вошла в ванную комнату и, не снимая светлого костюма, села на край ванны и открыла кран. Теплая вода уносила боль. Проходила  усталость, но по-прежнему было пусто на душе. Она смочила виски и, откинувшись затылком к стене, вслушивалась в шум воды. Легкий сдавленный звук окутывал своей монотонностью и раздражал.

В памяти вставал  прожитый день. И когда те слова Сергея проносились в сознании — все впечатления  дня и даже самой  поездки в Москву казались мелкими. Иветта ясно осознавала, что ей хотелось тогда, в музее, передать ему то ощущение тепла и радости, которые нахлынули на нее от картин Сарьяна – так в счастливые годы детства, когда весь мир кажется созданным для тебя одной, она дарила пирожные из песка хорошим  мальчишкам.

Она хотела  подарить  ему это мгновение.

Иветта негодовала на Сергея, потом на себя, и, чтобы как-то успокоиться, начала призывать лишь то хорошее, что было между ними. И решила: этот эпизод кажется ей таким страшным и значительным лишь потому, что она только и думает о нем.

Но почему-то она обостренно чувствовала, что каждое, даже маленькое событие, немало значит в человеческих взаимоотношениях, замечают они это или нет. Так исполнитель, чтобы передать гармонию музыкального произведения, должен разгадать и прочувствовать каждый его нюанс, который всем своим открытым сердцем вложил в него творец — в этом высшее понимание и любовь между ними.

Рассматривая свои ноги, покоящиеся в теплой воде, и уже не чувствуя в них боли, она, убеждая  себя, решила:

— Эти проклятые тесные кеды  …

С туфлями в руках, Иветта босиком прошла в комнату и включила настольную лампу без абажура. Яркий свет неприятно ударил в глаза. Повернувшись к нему спиной, она начала раздеваться, наблюдая, как тень от ее движущегося тела шевелится на стене, скрывая в  полумраке буфет и статуэтки на нем.

Она легла поверх одеяла и расслабилась. Резкий свет раздражал, но она почему-то пугалась сейчас остаться в темноте. Поискав  глазами, чем бы прикрыть лампочку, и не найдя ничего подходящего, она поставила коробку с туфлями на стол, поближе к свету.

Большая  изломанная  тень распласталась на полкомнаты. И свет больше не раздражал.