В районной поликлинике Колиному отцу сказали:

— У вашего сына ревмокардит. Ему необходимо постоянное медицинское   наблюдение.

За месяц  пребывания в санаторной школе – интернате он так и не смог привыкнуть ни к режиму дня, ни к воспитателям, ни к ребятам – все было в тягость в этих похожих друг на друга днях. К концу дня он ходит осторожно и тихо, оглядываясь, а по ночам часто вскакивает во сне и шарит сонными руками в темноте. А наутро у него болит голова, и он отпрашивается у врачей с зарядки.

Первое время ребята пытались вовлечь его в свои игры. Он неохотно соглашался, но обычно в самом разгаре игры незаметно исчезал.

Его всегда ищут. В интернате уже привыкли к взволнованному голосу  воспитателя из четвертого «Б»: «Коля! Горбин!» Голос летит, как коршун, кажется, он один в этом огромном пространстве между небом и землей. И только лес останавливает  его – словно сосны ловят голос и низвергают на землю.

Может быть, поэтому Коля, заслышав голос, вбирает голову в плечи и бежит густой боковой аллей в лес. Он хорошо знает, что этого делать нельзя: все равно его найдут, отругают, но он терпеливо выносит это, и никто не догадывается, что он с надеждой и радостью выслушивает очередной приговор воспитателя: «Еще раз повторится –отправим домой».

Назавтра он вновь убегает в лес… но домой его почему-то не отправляют.

В лесу  Коля  садится на поваленное дерево передохнуть. Чуть кружится голова. Он закрывает глаза, и тогда кажется, что сидит он в лодке, привязанной к березе. От быстрого течения лодка жмется к берегу и трещит старыми покореженными досками. Посредине реки проносится  моторная  лодка, и волны, искрясь, как длинные рыбы, накатываются на берег и исчезают; а лодка еще долго дрожит и ворчит на мокнущую в воде ржавую цепь.

Коля нехотя открывает глаза и видит, как потемнели стволы сосен. Надо возвращаться в школу. Но он продолжает сидеть неподвижно и думает, как хорошо сейчас дома. Отец  поминутно хлопает дверью: кормит скотину, носит воду, ладит и чинит что-то. Мать готовит на завтра  обед. А Лена  сидит на подоконнике и смотрит, как на пустыре в  сумерках мальчишки  гоняют мяч.

Тут  он вспоминает, что мама в больнице, и не может представить – как это ее нет дома. Он видит печку, пылающий огонь, скачущий в открытой пасти печи ухват – и только тогда он видит все ясно, когда представляет рядом со всем этим красное от жары лицо матери, ее растрепанные, спадающие из-под голубой косынки на глаза волосы и оголенные руки с вздрагивающими под кожей мышцами. Руки у нее розовые и горячие. Она кричит на Колю незлобно, но громко, чтобы он готовил уроки. Но он не слушает ее и тянется к блинам, дымящимся горкой на чистой доске.

« Ну бери, бери,- улыбается мать. Огонь пляшет на ее добром лице и ярко зажигает большие белые зубы. — Да Лене поди дай: о сестре надо думать – ты старший…»

Долго и жалостливо вздыхает Коля, и сочувственно вздыхает за ним лес.

Коля  хочет домой. Очень хочет.

Коля нехотя встает и окольным путем между кустами пробирается к вспыхивающим огням школы.

В  воскресенье, когда  четвертый  «Б»  делал уроки, в дверь просунулась стриженая голова  Витьки из пятого «А». Отыскав своими черными смеющимися глазами Колю, он громко крикнул: « Горбин, к тебе приехали!»

— Можешь идти,- сказала воспитательница, не отрываясь от лежащих перед ней на столе тетрадей.

Коля вскочил, выбежал из класса и увидел отца. Схватил его тугие пальцы своими влажными ладонями и вжался лицом в пиджак, пахнущий домом, мамкой и деревенской  улицей, всегда прохладной от близости реки.

Не выпуская его руку, Коля повел отца  в лес, где всегда было так тихо и пустынно. Они остановились на опушке, залитой солнцем: как рыжая кошка, оно взобралось на самый        высокий холм, и все небо были чистым и синим.

Отец  подгреб сухие  прошлогодние листья к  стволу сосны, снял кепку и бросил поверх. В мягких слежавшихся  волосах обнажились большие залысины — и крупное лицо стало сразу уже. Коля как-то по-новому  увидел отца. Он молча смотрел, как появляются на газете яйца, сало, хлеб, и все почему-то не решался протянуть руку, а ждал, когда об этом скажет отец.

Кашлянув, отец вытащил бутылку вина и, помедлив, сказал, не глядя на сына:

— Немножко я…воскресенье все ж…

Коля  пожал плечами.

— Не сыро тебе?

— Не, папка,- ответил Коля и, глядя, как отец сосет вино прямо из горлышка, попросил: — Ты  много не пей, а то мамка заругает.

— Мамке еще долго в больнице лежать, — ответил отец, отрываясь от бутылки, и вытер губы. — Вишь, не повезло нам.

— А ты возьми меня домой! —  поспешно попросил Коля.- Я  уж ничего…

—  Никак нельзя.  Врачи говорят, еще годик продержат тебя здесь.

— Возьми, папка, трудно тебе одному…С Ленкой  поди совсем замаялся. А я все могу делать, сам знаешь…А как мамка из больницы  придет, опять сюда сдадите.

— Нет, сынок, нельзя. Сколько  хлопотать пришлось, пока сюда тебя пристроили.  А забери – опять морока  пойдет.

— Возьми…

— Ты ешь, ешь. Не похудай смотри, — отец  подталкивает к нему харчи. – Доктор говорит, тебе силы  нужны.

— У нас пять раз в день кормят, — успокаивает его Коля. — И ругают, когда не ешь.

— Это хорошо, что ругают, — рассудительно качая головой, говорит отец и наставляет: — Ты слушай  докторов и воспитателей. Они тебе добра хотят. Знаешь, порок  сердца – дело плохое…Смотри, делай все, как врачи велят. Вылечишься, здоровый домой вернешься… Вишь, как у нас получилось: и мамка уж который месяц в больнице…

Они едят медленно, степенно. Когда отец тянется к  бутылке, Коля смотрит на его желтую ладонь и упрашивает:

— Не надо, а…

— Еще чуток,- говорит отец и делает большой глоток. Коля смотрит   с опаской на его прыгающий кадык: не захлебнулся бы. — А учишься как? Двойки есть?

—  Нету, — солгал Коля. Он не боится отца, просто не хочет его расстраивать.

— Смотри, учись хорошо, человеком будешь. Ты же видишь, как мы с мамкой неученые, так и жизнь у нас трудная. Я для тебя все положу, только ты  уж старайся. Потом сам благодарить будешь… Ладно уж, на дне осталось, — отец запрокидывает голову, допивает остатки вина и кладет бутылку в сумку. — Ну, подъел?

— Забрал бы ты  меня домой, — снова  осторожно просит Коля. – Пока мамки нет, тебе со мной  сподручней  будет.

— Брось об этом, — перебивает отец. — Вылечишься, на твой век работы хватит.

Потом они долго беседуют о доме, о колхозе, о соседях. Отец  понемногу пьянеет, говорит длинно, путано, желтые короткие ресницы под красными линиями его век слипаются.  Он жалуется на бригадира, рассказывает о строительстве новой школы – «совсем около дома, на том пустыре, где вы мяч гоняете. Вот теперь хорошо будет». Сокрушается, что никак не может выбраться  в город  к матери в больницу, что трудно пришлось в этом году с огородом: «Одной картошкой засадил и ладно будет…»

Коля внимательно слушает его, понимает, хотя и не может многое представить из того, что он рассказывает. Внимание его рассеивается, и лишь глаза по-прежнему  серьезны.

Отец, расслабившись от вина и солнца, клонит голову на траву и засыпает.  Коля смотрит на его розовые от вина щеки, сбрасывает муравья, ползущего по длинному свисающему с головы волосу и, увидев, что вокруг их уже много, крошит конфету на лист и опускает его поодаль на землю. Муравьи, обнаружив лакомство, больше не тревожат отца.

— Ишь, соснул,- просыпаясь, говорит отец и трет глаза. — Знаешь, что снил? Мамку… словно дома она…Ну, да ладно, ехать надо.

Наступил май. Его дни, светлые и долгие, казалось, затягивали пребывание Коли в интернате.

В понедельник на общешкольной линейке выступил директор и объявил, что у одного из старшеклассников пропали часы, но виновник  пока не обнаружен. Притихший зал настороженно  молчал. И тогда  директор заключил, что виновник все равно будет найден и строго наказан – вплоть до исключения из школы.

Услыхав  последние слова, Коля, неожиданно для себя, радостно выскочил вперед и крикнул:

— Часы эти я… я!

Когда  все вдруг повернулись к нему, он оторопел и бросился на свое место. Но строй сомкнулся перед ним.

В кабинете директора у него долго допытывались,  где часы.

— Не знаю, — только и отвечал он: такого  вопроса он не ожидал.

— Ты знаешь, сколько стоят часы? – повысил голос директор. — Вот напишем  родителям, и им придется оплатить их стоимость.

— Лучше выгоньте меня, — умоляюще ответил он и поднял голову.

— Нет. Или вернешь часы или родителям придется заплатить! – решительно сказал директор.

— Выгоньте  лучше домой, — повторял Коля. Лицо его бледнело, и розовые уши просвечивались. —  Вы же обещали…

Так ничего вразумительного не добившись, Колю отправили спать.

Опустив голову, он шел по длинному шумному коридору в спальню и не отвечал на задевающие его окрики ребят. Он видел себя уже дома — и стало хорошо от этой мысли.

Он вошел в спальню, не глядя на притихших мальчиков, и увидел, что соседняя койка, его друга Саши, отодвинута.

Коля молча разделся, лег и укрылся с головой одеялом. И тут ему  стало по-настоящему  стыдно, словно действительно украл часы он.

А назавтра потерпевший  нашел свои часы в платяном шкафу. И теперь все спрашивали у Коли, почему он взял вину на себя. Коля  молчал и не знал, радоваться  ему или плакать.

Вечером он увидел, что Сашина кровать снова вплотную придвинута к его кровати. Он посмотрел на Сашу. Тот опустил глаза, полез в свою тумбочку и протянул водяной пистолет:

— Возьми…поиграй…а можешь насовсем.

Коля  не решался брать: это был единственный  в  классе пистолет, зависть всех мальчишек.

— Бери, бери, — добродушно сказал Саша.

Коля медленно и недоверчиво протянул руку.

Ночью, отвернувшись лицом к окну и прижимая к себе нагретый в ладонях пистолет, он лежит с открытыми глазами и думает о матери, Лене, отце и долго не может уснуть.

В большое чистое окно светит, пробиваясь сквозь густо распустившуюся зелень лип, низкая полная луна, изредка незлобно покрикивают сквозь сон вороны, и фонарь тихо качается под легким ветром и мигает ему дружески, словно недремлющее око  ночи.