Я смотрел на Герку. Он, словно не замечая, медленно снял куртку, кинул под мотоцикл и, растянувшись на ней, начал подтягивать тормоза. Волна холодной злости подкатила в груди: «Если прав он, то я не прав – в жизни двух правд не бывает».

Захотелось побыть одному. Я взял плащ и углубился в лес. Под ногами путались осенние листья. Сосны дремали, опрокинув в небо свои вершины. Тучи, цепляясь за них, повисли,  лохматые и грязные. Ветра не было.

«Пейзаж передавал волнения его души», — зло подумал я. Горбатая сосна, хозяйка поляны, молча наблюдала за мной. «Что уставилась, Баба – Яга», — обозвал я ее, бросил к стволу плащ и лег глазами в небо, по которому были разбросаны ее высохшие лапы. Зеленым венком держалась верхушка, кривая и широкая. Сосна медленно покидала свои владения: постоянные морозы и ветры обессилили ее – и она сдалась. А совсем рядом, прижавшись друг к другу, жили сосны, спокойные и стройные – они росли вместе. «А ты, Баба – Яга, — посочувствовал я ей, — одна. На таком просторе – и одна…»

Нам не везло – опять прокол. Дорогу эту водители посылали ко всем чертям сразу. Она напоминала застывшее море: то поднимала нас на гребень ухаба, то резко бросала вниз. Мотоцикл зло урчал, преодолевая их, и со стоном проваливался в ямы, медленно наматывая километры пути. А дорога швыряла под колеса новые – и не было им конца, как и этому горизонту, в котором растворялась даль, щедро одаривая нас красками, запахами и огорчениями.

Впереди, метров триста, стояло селение. Мы молча сидели у обочины дороги, уставившись в заднее колесо, обмякшее и жалкое. Не были ни клея, ни резины, ни сил.

— Кончай хандрить, — Герка встал, скуластый, запыленный, и, надкусив травинку, бодро сказал: — Затащим мотоцикл в деревню, там люди нас выручат. Переночуем у них –  и завтра в путь.

— Кому ты нужен, — усмехнулся я его решительному тону, сплюнул на дорогу и закурил. — Какого черта тебе будут дарить резину и клей. Да еще в кровать уложат.

— Еще и накормят, — улыбнулся он.

— Что, там твоя теща живет?

— Разве мы с тобой плохие женихи!

Черт, с ним совершенно нельзя ругаться – он всегда убивает своей детской простотой. Но я решил настоять на своем:

— Переночуем здесь. Утром будем голосовать встречным машинам, достанем все необходимое. А теперь спать: утро вечера мудренее, — я начал отвязывать палатку.

— Ладно, ложимся, но завтра будешь голосовать сам. Ясно. – Генка в куртке развалился на траве и уставился в темнеющее небо. – До чего ты дойдешь в своем неверии…

— Заткнись! Все твои доводы известны из книг. А много ли ты видел в жизни книжного?

— Пойми: пусть ты был обманут и сотней людей – это не значит, что весь мир плох.

— Опять свои теории разводишь – кончай! Помоги палатку поставить.

Розовый язык заката медленно скользил по небу в огромную пасть разбросанных в дали холмов. Тень от них покрыла поле и дорогу, по которой, заволакивая горизонт пылью, двигалась к нам лениво стадо коров. «Куда пшла!» — разрывал тишину сильный голос пастуха. И его убедительный свист кнута заставлял коров идти рядом, не разбредаться. Поравнявшись с нами, пастух в солдатской гимнастерке замедлил шаг, всмотрелся в наш мотоцикл,  и, с наслаждением выпуская сигаретный дым, сказал:

— Прокол.

— Да, — нехотя пробурчал я. И подумал: «Ишь, сочувствующий… не люблю зевак – им все равно что: прокол, убийство – лишь бы глазеть». Но пастух не читал моих мыслей.

— Вмиг сделаем, — бодро продолжил он и крикнул девчонке: — Ганька, гони сама скотину домой. Я с хлопцами к Сашке.

Он потушил сигарету, спрятал окурок в коробку, вытер губы и скомандовал нам:

— Закатим его в деревню. Там, в четвертом доме у дороги живет Сашка – шофер, у него все есть – быстро наладим.

— Неудобно как-то … куда на ночь глядя, — начал отказываться я. – Вот поставим палатку, переночуем, а завтра…

— Чего людей тревожить, — бросил,  поднимаясь, Герка и загадочно посмотрел на меня.

— Кончайте, хлопцы, ерунду молоть, — отрезал пастух. – Чего в дороге не бывает. А люди по тому по всей земле живут, чтобы помогать друг другу. Снимайте своего инвалида с тормоза и двинули к хатам.

Герка решительно взялся за мотоцикл. Я посмотрел на него, он пожал плечами, и я начал скручивать палатку, негодуя на него в душе: «Черт бы тебя взял с твоей философией…»

Толкая мотоцикл, мы направились к деревне. Герка и пастух быстро разговорились, словно знали друг друга давно. Новый дом, пахнущий свежим деревом, полем и еще чем-то необжитым, молча встретил нас. Меня передернуло, когда я встретился с любопытством его стеклянных глазищ: ишь, уставились.

— Сашка, принимай гостей! – крикнул пастух, постучав кнутом в окно, и повернулся к нам: — Распрягайте, хлопцы, коней.

Из дому выскочил коренастый парень, с мелкими чертами лица, в шароварах и черной рубашке, заляпанной белой краской, поздоровался с нами, без слов подошел к мотоциклу, выжал сцепление и сказал:

— Прокол. Что еще?

— Нет резины и клея, — пояснил Герка, доставая из багажника инструменты.

— Это мы мигом. Готовьте! – улыбнулся Сашка.

Я начал снимать колесо. Герка и Степан (так звали пастуха), протирая разобранные части, завели разговор о марках мотоциклов. Сашка принес клей, резину и начал ножницами вырезать заплатку, тут же включился в их разговор, обнажая в веселой улыбке белые зубы. Они заспорили, каждый доказывал что-то свое – ремонт был для них чем-то побочным.  Перескакивали с одной темы на другую, пытались разложить все по полочкам, но мысли их не хотела вмещаться – от этого спор их становился все жарче. Чтобы обосновать свою собственную мысль хлопали друг друга по плечу, пускали едкие шпильки, хохотали, а руки их продолжали работать. Я же, зачищая наждачкой камеру, видел лишь в ней дырку. И вдруг мне захотелось влиться в их спор, вот так же хлопнуть Степана по плечу, подмигнуть Сашке и расхохотаться весело и безумно. Я что-то невнятное пробормотал навстречу их спору, но голос мой растаял и умер – они этого даже не заметили. Хотелось крикнуть: услышьте меня!

На огороде нахально и долго прокричал петух. В доме загорелся свет, за окном замелькала женщина, плечи ее были покрыты клетчатым платком. Когда мы закончили, вокруг уже стояла темнота, и я, собирая инструмент, невольно подумал: «Стоянку придется искать в темноте».

— Мальчики, кушать, — раздался голос. На крыльца стояла женщина, которая мелькала за окном. – Саша, помойте руки с содой. Вот полотенце, — она положила его на скамейку. – Да поживей – все уже остывает.

Мы помылись и зашли в дом, новый, еще без полов.

— Вы простите, — сказала женщина. — Все строимся еще – так что тут не до уборки. Вот закончим полы – тогда и приезжайте к нам на новоселье.

Она вышла в кухню, припадая на правую ногу. Сашка заметил мой взгляд и пояснил:

— Гипс только что сняли. Полтора месяца лежала с переломом. Полежать бы ей еще надо – да разве она послушает.

Мы сели за стол. Женщина внесла на сковородке стопку блинов и сказала Степану:

— А ты чего не садишься?

— Не хочу, тетя Вера. Да и домой надо – небось,  заждались там.

— Это он не хочет, — захохотал Сашка, ставя бутылку вина на стол. – Ну, а сейчас?

— Сдаюсь, — весело ответил Степан, поднимаю руки и садясь рядом со мной.

— Мама, перестаньте бегать – вам нельзя. Скажите что надо – я принесу.

— Ты смотри, чтобы ребята хорошо поели.

Блины были огромные и хрустящие. Мы брали их двумя руками, макали в сметану.

— Мам, а Степан сказал, что кушать не хочет, — Сашка кивнул на него головой.

— Так я ж не знал, что у вас будут мои любимые, — отозвался он, расправляясь с очередным блином.

— А я уж и подняться не смогу, — весело и громко сказал раскрасневшийся Герка.

— Ничего, кровать рядом, — улыбнулся ему тетя Вера. – Втроем тебя ребята дотащат и уложат. Сынок, закончите, помойте ноги перед сном. А я спать – что-то сегодня устала.

Она медленно вышла в другую комнату, маленькая и такая вдруг знакомая, словно моя соседка по дому, лучшая подруга моей матери.

Мы мыли ноги, рассказывали анекдоты. Слушали здесь больше меня: в моей башке они застревали надолго. Среди своих я мог рассказывать их часами. И вдруг поймал себя на этом слове «своих». Вот, опять начинаю копаться…

Я помрачнел и заявил, что ухожу спать. Лег и не мог заснуть. «Как жить? Не помнить обид от людей? Видеть в каждом человеке друга и опять обжигаться?» – прошептал я в темноте этим стенам, потолку, Сашке с Геркой, которые  остались на кухне поиграть в шахматы, Сашкиной матери —  и вдруг я вспомнил: по вечерам моя мама вот так же устало уходила спать.

Память ответила мне голосом Герки: «Люди живут рядом. Человеческие отношения переплетаются настолько сильно, что оторваться – погибнуть». – «Я стану сильным, умным, независимым!» — мысленно возобновил я с ним спор, но он, как всегда, уверенно перебил: «Люди просто возьмут твой мозг, но не тебя, а человек – это совокупность всех его качества – тогда и возникает между людьми дружба, человеческие отношения».

На цыпочках вошел Герка. Увидел, что я не сплю, и сказал:

—  Здорово он меня: зажал в угол и — мне каюк. Завтра надо будет отыграться. А ты чего это не спишь?

— Отстань, мешаешь спать.

— Спокойно ночи, рыцарь вечных раздумий,  — прошептал он, юркнул в постель ко мне спиной, прижался холодными пятками, и через минуту заснул.

Утром я проснулся от голоса Герки из кухни:

— Значит, мы квиты! – он не любил оставаться в долгу.

Я оделся и вышел к ним. Сашка собирал шахматы. Я спросил:

— Где Степан?

— Вечером еще домой ушел.

— А где его дом?

— Когда въезжаешь к нам в деревню, его дом первый у дороги, — ответил он, набросил на плечи брезентовую куртку, вытащил из кармана ключ на медной цепочке и завращал на пальце. – Новый газон мне дали – тянет, как реактивный. Ну, хлопцы, мне на работу. Счастливого пути.

Он пожал нам руки. Я слегка задержал его руку в своей. Он растерянно посмотрел на меня. Я не знал, что сказать ему в ответ, но чувствовал: чтобы понять – мне надо такие встречи в пути, и с ним, и Степаном, и тетей Верой.

Сашка сунул завтрак в карман и вышел. Тетя Вера накормила нас завтраком. Мы попрощались, вышли и завели мотоцикл.

— Подождите, хлопчики, чуть не забыла! – догнал нас ее голос. Она выбежала из дома со свертком в руках и вложила в наш рюкзак. — Вот, я вам блинов напекла. До дому вам еще больше суток езды.

— Тетя Вера…

— Чего там. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда. А если бы мой Саша к вам попал – твоя мать что не так бы сделала. Доброго вам пути. Будете когда тут проезжать – наш дом не минуйте.

Я выжал газ до отказа. Дорога штыком врезалась в горизонт. Ветер хлестал в лицо.

— Сбавь газ – расшибемся! – закричал мне в ухо Герка.

— Пусть этот встречный ветер прополощет мои мозги! – надрывно отозвался я.

Мотоцикл вносил нас в простор навстречу солнцу. Утро входило в жизнь нового дня. Оно вставало над полем, над лесом, над миром, огромное и властное — будило людей, заставляло их жить. Какое бы ни было утро, дождливое или солнечное, оно несет людям свет.

… «А ты, Бабка – Ежка, на таком просторе – и одна, — прошептал я одинокой сосне. – Одна…»  Но голос мой начал разрастаться, заполнил собой всю поляну, проник в лес и, вырвавшись вверх, распластался в небе. Я был такой же сосной.

1964 год.