Рыбацкие лодки были примкнуты длинной ржавой цепью к огромной колоде на берегу. Мальчики сидели в одной из них и раскачивались. Лодка, хлюпая, разворачивалась, юлила по воде, но, сдерживаемая цепью, возвращалась к берегу, тыкаясь носом в землю. Небо темнело, но звезд не было, и свет в городе еще никто не зажигал.

— Пойдем домой, может, — сказал Вовка, глядя в воду.

— Рано еще, — ответил Толик. Он лежал на носу лодки и болтал цепь в воде.

— Конечно, рано, — поддержал Миша, а сам подумал: «Давно пора идти домой. Наверное, мама уже выбегала во двор и звала. Но голос ее отсюда невозможно услышать, значит, вернувшись, совершенно спокойно можно ответить на ее беспокойный вопрос «Разве ты не слышал, как я тебя звала? Только отвечай честно и смотри мне прямо в глаза!» — нет».

Ему сейчас было хорошо оттого, что не он предложил идти домой. Он видел, что и Толику не по себе от молчания, тишины и наступающих сумерок. Наверное, и Вовка пошел бы домой, но боится один идти через мост, как и он сам. А Толик пошел бы – он смелый. И стало нехорошо и  стыдно перед ним, и он начала убеждать себя, что если бы очень надо было – и он пошел. И решил, что не пойдет домой, пока не скажет об этом Толик. Он вспомнил, как уходили домой другие мальчишки, и он украдкой следил за ними, видел их уменьшающиеся фигурки на мосту, пока они не исчезли на другом берегу, и, чтобы не побежать за ними, он следил за Толиком.

Толстые бетонные трубы моста уходили в черную толщу воды, и их отражения были искаженными и зловещими. Над ними бегали водяные жучки. Миша встал и пошел на корму, чтобы поближе рассматривать их возню на воде, и только собрался сесть,  лодка накренилась. Падая, Миша закрыл глаза и рот, но вода успела попасть ему в горло. Под водой его сдавило, а руки и ноги словно уплывали от него. Когда его вытолкнуло наверх,  легко и холодно стало голове. Он быстро открыл глаза и вцепился мокрыми руками в скользкий борт лодки, но свело пальцы,  и руки стали длинными.

— Вода, вода! – выплевывая воду, сдавленно прохрипел он, и, чувствуя, как тянет его под лодку, заорал: — Мама!

Когда пальцы его начали разжиматься, чьи-то руки вцепились в него, и донеслось громкое причитание Толика:

— Ну, давай же, давай!

Вытащил его Толик, помог ему, мокрому и испуганному, сойти на берег. Ноги у Миши так дрожали, что он поскользнулся, упал и расшиб колено. И только сейчас понял, что произошло, и тихо заплакал. Его знобило, дрожали руки, из носа текла вода.

Толик помог ему раздеться, вцепившись в трусы и майку, они выкрутили их. Толик снял с себя майку и подал Мише:

— На вот, погрейся.

— Ничего, мне не холодно, — храбрился  Миша.

— Смотри, у нас майки одинаковые, — сказал Толик. – Надень мою. Твоя на мне быстро высохнет – вон какой я горячий.

И только сейчас они заметили, что Вовки рядом нет. Они покричали в темноту «Вовка! Вовка», но тот не отозвался.

— Сбежал домой, знаю его, — сказал Толик.

Когда их босые ноги зашлепали по мосту, Миша поднял голову и увидел звезды. У дома они наткнулись на Мишину мать, и Толик сбежал. Мать, приговаривая «горе ты мое, горе», заставила его выпить теплого молока. Чувствуя себя виноватым, он безропотно выпил. Она уложила его спать, поправила на нем одеяло, поцеловала и вышла.

Уже неделю они гостили у тети Марии, старшей маминой сестры. Старший  сын ее служит Камчатке. Миша гордился своим братом — матросом, хотя и не помнил его совсем.          Когда он знакомился здесь с мальчишками, Толя первый подошел к нему и спросил:

— Правда, твой брат капитан?

— Он не просто капитан, а моряк.

— Ну, это все равно, — остановил его хвастовство Толик. – Капитаны бывают всякие. И солдаты капитаны, и моряки, и летчики. Вон у Женьки  дядя даже капитан в милиции.

Но Миша не мог допустить, чтобы его брат – капитан был как все, и пояснил:

— Моряк капитан – это совсем другое дело. Это самый настоящий капитан.

Ему было приятно слышать, как его называли «брат капитана».

Ему нравились новые друзья. Но он редко бывает с ними, потому что стоит ему задержаться, как его настигает голос матери, высокий и пронзительный – и приходится бежать домой. Было стыдно перед ребятами. Но они прощали ему  и это, как простили уже многое: и то, что он, брат капитана, ничего не знает о море, что не умеет ловить рыбу, боится лазить по садам и не ходит с ними на речку.

Миша потрогал свои влажные трусы – и ему стало горько и жалко себя. Теперь ребята узнает, что он, «брат капитана», не умеет плавать.

Мама и тетя в соседней комнате говорили свободно и громко:

— Он совсем у меня испортиться здесь – надо уезжать.

— Побудь, мы еще варенья наварим, — уговаривала ее тетя Мария.

— Нет, не могу больше – изволновалась вся. Связался с этими мальчишками — хулиганами – вон как поздно сегодня вернулся. А варенья хватит, у меня еще с прошлого года осталось.

Захотелось немедленно позвать маму и сказать, чтобы она не увозила его отсюда, потому ему хорошо здесь, как никогда еще не бывало, и что у него есть теперь настоящий друг Толик. Но он вспомнил о случившемся на реке – и ему стало нехорошо от мысли, что мама начнет расспрашивать, а он не может обманывать, расскажет – тогда все пропало. Он надеялся, что завтра сможет уговорить ее не ехать, но для этого надо не проговориться.

Утром, когда он проснулся, вещи были сложены и мама показала ему билет – голубенький и длинный:

— Наверное, в последний раз сумею провести тебя по детскому билету – растешь ты у меня. Не забудь в поезде сказать, что десять лет тебе исполнится только в декабре.

— Мама, я не хочу, — робко начал он.

— Нет и нет – категорически перебила она . – Садись завтракать, через час поезд.

И он знал, что если она говорит так и при этом поправляет перед зеркалом прическу, значит, все решено.

Быстро позавтракав, Миша незаметно вышел из дому и побежал к Толику домой. Но его не было – ушел на рыбалку. Мама была уже одета, а чемоданы сложены.

На вокзал они ехали в маленьком автобусе, Миша смотрел, как убегает назад город, и думал о новом друге. В поезде они заняли места и стали ждать отправления. Мама принялась вязать свитер для Миши, а он грустно разглядывал маленький полупустынный перрон. Три женщины у изгороди продавали яблоки. Собака, длинная, худая и грязная, носом возила по земле огрызок. Из репродуктора раздался треск, потом хриплый и тягучий голос, не то мужской, не то женский,  объявил: «Осторожно, поезд отправляется».

Миша шарил по станции глазами, и вдруг увидел, как с забора прыгает на перрон Толик. Широко расставив ноги, он растерянно замер перед длинным уползающим составом. Потное лицо его блестело на солнце, одна штанина была закручена до колена и открывала грязную ногу.

— Толька, я здесь! Здесь! – Миша вскочил коленками на столик и забарабанил по стеклу: — То-о-лик!

— Что с тобой? Как ты себя ведешь! – услышал он возмущенный голос мамы.

Наконец, Толик увидел его. На лице его возникла робкая недоумевающая улыбка.

Поезд набирал ход, и Толик остался где-то справа. Миша прижался левой щекой к стеклу и увидел, как он побежал за поездом, размахивая руками и что-то крича.  Споткнулся о камень, но не упал, ловко, не глядя, перепрыгнул через какой-то ящик. Теперь он бежал вровень с поездом, и длинная челка его вскидывалась надо лбом.

— Как он быстро бежит, — сказала мама. – И чего бежит – все равно не догонит.

Она погрозила ему спицей, зажатой в кулаке, и села вязать.

Руки Миши скользили по стеклу. Чтобы не заплакать, он вцепился зубами в майку.