После завтрака Барков отправился на пляж в одних плавках. В целофановом мешочке лежали джинсы, рубашка и последний номер журнала «Знание-сила».    Разноголосая масса обнаженных тел кишела вдоль всего побережья, словно море каждое утро выбрасывало их  из своей  глубины, чтобы  к вечеру вновь проглотить.

«А сегодня куда  податься?» – уныло подумал Барков. В свои 33 года он впервые попал в стан «нормально отдыхающих». Всегда свой отпуск он, руководитель экспериментальной группы НИИ, проводил в туристических походах. И вдруг — крутая перемена. В душе он уже не раз обругал своего коллегу, члена месткома, который уговорил его взять путевку, напутственно заверив: «Езжай, старик! Место дефицитное. Только там поймешь вкус настоящего отдыха и оценишь, как на глазах преображает женщин южное море и солнце!»

Да, Барков с восхищением подмечал эти благодатные перемены в их телах и зазывающих улыбках. Но как только встречал их взгляд – терялся и стыдливо отводил глаза. Он чувствовал себя чужим среди этой праздной массы людей и томился от одиночества. И, чтобы восполнить привычные в отпуске маршруты, выхаживал свои ежедневные двадцать километров по пляжу и наблюдал.

Вчера он обратил внимание на группу людей, беспрерывно играющих в шахматы. Из трех врытых в песок лежаков был сооружен стол, по одну строну которого бессменно восседал дородный мужчина лет за пятьдесят.

— Думайте, думайте! — повелительно поторапливал он своего очередного противника. — Я вас не торплю, но время  ходить…

При этом снимал со своей крупной облысевшей головы соломенную женскую шляпу с широкими полями и, обмахиваясь ею, окликал лежащую под боком полногрудую женщину в больших дымчатых очках:

— Лялёк, услужи!

Женщина послушно поднималась, стирала махеровым полотенцем капли пота с  его розового тела и заинтересованного спрашивала:

— Ну, как там?

— Ботвинник в таких случаях сдавался, — с  ухмилкой отвечал он. — А вот товарищ, видимо, не Ботвинник.

— На, подкрепись, — говорила женщина и протягивала ему на голубой пластмассовой мисочке дыню или  персик.

Он, смачно откусывая и хрумкая, напоминал задумавшемуся  противнику:

— Надеюсь, вы не забыли, что ваш ход.

Закончив партию,  мужчина поворачивался к женщине, и она утвердительно спрашивала с поощрительной  улыбкой на пухлом лице:

— Ты – победитель?

— Да, дорогая…и на сей  раз, — вздыхая, отвечал он таким тоном, словно это его сокрушало.

— Ты у меня молодец! Вот тебе приз!- восхищенно произносила она и подносила ему новую порцию фруктов из своих, казалось, неистощимых запасов в большой  плетеной  корзинке.

Выиграв несколько партий, мужчина  громко объявлял:

— Однако, надо пройтись поплескаться, — он вставал, стряхивал с себя песок  и объявлял: — Учтите, я ухожу непобежденным и имею право вступить в игру без очереди.

Он трусил к  морю, шупал его пальцами ног, подергивая  покатыми плечами в  красных пятнах, медленно  заходил по пояс  в воду – и вдруг резко погружался по шею, фиркая и смачивая голову. Посидев  так несколько минут, возвращался и заявлял:

— Я следующий!

— А как же, а как же, Казимир Степанович! Вы заслужили это право! – суетился вокруг него коротконогий полненький мужчина в длинных цветастых трусах. – Все жаждут играть только с вами. С вами и проиграть – одно удовольствие.

— Но, но, Демьяныч, только без лести, — журил его Казимир Степанович, улыбаясь величественно. – Ты  знаешь, я этому не потворствую!

— Не скажите, Казимир Степанович, — неугомонно тараторил тот. — Факт — она упрямая штучка! Она, как наш годовой отчет: выполнил, не выполнил – а бабки надо так подбить, чтобы  было как надо, — он захихикал, лаская  его глазами.

Казимир Степанович, снисходительно хохотнув, уселся за шахматы, приговаривая:

— Однако, пострижем  купоны…

Барков подошел к шахматистам. Казимир Степанович, как обычно, восседал по одну сторону стола. Его противник, светловолосый широкоскулый человек, вел партию. Но совершенно неожиданно сделал совсем не тот ход, который напрашивался сам собой. Казимир Степанович сразу же воспользовался этим, выравнял партию и замурлыкал: «Мы кузнецы и дух наш молод, куем мы счастия ключи…»

Светловолосый  отчаянно замотал головой, опять сделал ошибку, явно теряя этим свое преимущество.

— Что вы делаете? – предупреждающе выкрикнул Барков.

— Молодой человек, — усмешливо одернул его Казимир Степанович. – Желаете показать свои способности – займите очередь.

Барков промолчал. Подавив в себе вспыхнувшую неприязнь к нему, азартно спросил у мужчин:

— Господа, кто последний?

— Я буду, — отозвался Демьянович, подтягивая сползшие с круглого живота цветные трусы, и спросил: — А вы хорошо играете?

— Все относительно, — коротко ответил Барков.

— А они всегда очень хорошо играют, — кивнул он головой на короткой шее в сторону Казимира Степановича. – Ох, не завидую я вам.

Барков не был шахматистом, но любил эту игру с детства. Шахматы для него были не спортом, не развлечением, а своеобразным поединком, в котором он открывал характер противника. Часто, увлекаясь своими наблюдениями над ним, он проигрывал выигрышную партию, но считал ее своей победой, если распознавал в человеке те черты характера, которые затем подтверждались в его поступках и мыслях.

Светловолосый человек проиграл партию и тут же занял очередь за Барковым. На его место сел новый игрок с большими голубыми глазами и доверительной улыбкой.

Проигравший начал смущенно объяснять Баркову причину своего поражения. Но он слушал его рассеянно и следил за игрой Казимира Степановича. Его холеное, замкнутое в минуты раздумий лицо с густыми начинающими седеть бровями и ленивые движения рук вдруг преображались и становились подвижными, когда он делал удачный ход или ловил противника на явной ошибке.

Его голубоглазый  противник, не заметив в дальнем углу слона, скрытого со всех сторон фигурами, поставил коня под бой.

— Это, надо понимать, у вас лишненькая! – воскликнул  Казимир Степанович, срывая с доски и подбрасывая на ладони коня. — Ну что ж, возьмем за фук.

Противник растерянно улыбнулся, протянул руку к коню, но Казимир Степанович бросил его на край  стола и усмехнулся:

— Здесь ему будет как-то надежней. Я  уверен, что вы не возражаете против законности моих действий.

— Ну что вы! – смущенно ответил тот. – Я  понимаю: взялся – ходи…

— Вы не только взялись, но и руку убрали, — назидательно выговорил ему  Казимир Степанович.

Этот ход и решил партию: без коня, так хорошо подготовленная атака, провалилась — ради нее он пожертвовал конем и двумя  пешками. «Увлекающийся человек, — с чувством симпатии к нему подумал Барков. – У таких обычно много блеска и мало осторожности… а задумано было красиво!»

Выиграв, Казимир Степанович поднялся и объявил:

— Пока играйте без меня. Пойду  бултыхнусь.

Он погрузился  по шею в воду и  вышел. Подняв лицу к солнцу и упершись руками в широкий таз, постоял несколько минут и вернулся, переступая через лежащих на его пути людей. Жена набросила на его волосатые плечи большое махеровое полотенце. Он улыбнулся ей, потрепал по щеке, оценивающе взглянул на доску и предупредил:

— Следующая партия за мной.

— Теперь моя  очередь, – заметил Барков.

— Значит, мне с тобой  играть, —  небрежно отозвался  он. – Вот и докажешь на дело, чего ты  стоишь. А подсказывать – каждый горазд…Давно в них играешь?

— Играю,- ответил Барков и уловил какую-то странную скованность в себе, словно этот уже несимпатичный ему человек выговаривал его за провинность, как мальчишку. И с вызовом  спросил: — А вы?

— Да ты еще под стол  пешком ходил, когда я к этому делу во вкус вошел.

 

Баркову выпало играть белыми. Это позволяля с первых ходов осуществлять задуманное, и он, быть может, впервые в своих играх, сделал ход пешкой Б2-Б3. Казимир Степанович  выразительно  посмотрел на него и ответил таким же ходом Б7-Б6.  Барков  пошел Е2-Е4. Казимир Степанович  повторил его ход. Барков вывел черного коня. Казимир Степанович  поднял своего коня и медленно, словно ему предстояло ступить на минное поле, поставил на доску. Лицо его казалось сонным, но под опущенными веками угадывалось шевеление глаз. Барков поставил пешку под  чистый бой. Тот быстро снял ее и, подбросив на ладони, произнес:

— Мерси!

— Как же это я! – воскликнул Барков с наигранным удивлением. — Можно перейти?

— Вы не расстраивайтесь. Вон у вас их сколько, — отозвался  Казимир Степанович.

— Теперь на одного ферзя  меньше.

— Вы в  этом так  уверены?

— При рождении все равны, не так ли?

Густые брови Казимира Степановича взлетели, и на губах скользнула насмешливая  улыбка:

— Да вы  оптимист.

— Обязан воспитанию.

— Однако, ваш ход, — напомнил Казимир Степанович, широким жестом выбрасывая руку, словно приглашая  гостя войди в свои владения.

Барков отметил на его ладони пухлые подушечки в тех местах, где обычно у мужчин бугрятся и желтеют мазоли, почувствовал их странный ванильный запах и, улыбнувшись, ответил:

— У меня  дядя  спешил, да и помер.

— Разве это смешно?

— Это такая пословица.

— А… ну ты и оригинал! И первый ход забавный сделал – любишь, видимо, удивлять…Ничего, это с возрастом пройдет. Гарантирую! Были когда-то и мы рысаками.

— Были, были мы рысаками, — услужливо поддержал его сидящей постоянно подле него Демьянич. – А вам, дорогой Казимир Степанович, и сейчас грех жаловаться. Извините, конечно, но вы и теперь…хм…хм…рысак первоклассный!

— Ну ты, Демьяныч, и даешь! – расхохотался  Казимир Степанович. — Видел бы ты меня в его возрасте, — он ткнул в сторону Баркова большим пальцем.

— Не сомневаюсь в правдивости ваших слов, — поддакнул тот.

— Долго думаешь. Я в твои годы поворотливей был, — постучал по столу Казимир Степанович и, повернувшись к жене, вытянул ладонь.

Она так же без слов подала ему еще кусок арбуза. Он шумно зачмокал, сплевывая косточки в песок и слизывая  сок с  ладони.

Сделано было уже ходов двадцать, а Барков все еще никак не мог сосредоточиться: сквозь чье-то шумное дыхание над ухом слышал голоса вокруг, уловил спор молодой четы – и его покоробило от их грязных слов, упираясь, скулил щенок, которого тащил в воду долговязый мальчишка. Отметил, как в море, за буйком, плавают на надувном матрасе девочка с отцом.

Что-то совершенно невообразимое происходило с фигурами: черный слон вдруг оказывался на белом поле, конь делал винтообразный трюк. Барков мысленно перебирал партию – никакого подвоха не было. Казимир Степанович с  каждым ходом запутывал  игру и комментировал:

— Тогда мы  пойдем вот так.

Барков все никак не мог понять стиль его игры: и как это умещалось в одном человеке осторожность и напористость, вереломство и трусость, спесивость и услужливость. И в нем проснулась знакомая здоровая злость — она всегда помогала ему с веселым чувством уверенности стремиться к победе. Он перестал видеть и воспринимать все, что было за пределами шахматного поединка. Исчез и сам Казимир Степанович, а его вскидывающаяся над доской рука воспринималась как рычаг, передвигающий фигуры. И вскоре перевес партии оказался на его стороне.

— Ой, людочки!  Людочки! – ужасный в своей обреченности крик разрушил радостное состояние и вырвал из игры.

Барков увидел мечущуюся по берегу женщину с вскинутыми в сторону моря руками – и сразу все понял: надувной  матрас, на котором недавно плавали мужчина с девочкой, выскользнул из-под них и, гонимый ветром, прыгал по волнам в открытое море. Мужчина отчаянно взбивал воду руками и дико орал: «Света! Помогите!»

«Безобразие!» — успел еще услышать Барков за спиной возмущенный  голос Казимира Степановича и, в одно мгновение пробежав до края каменного волнореза, сильно оттолкнулся и прыгнул в  море.

Открыв под водой глаза, он различил над собой изогнутую фигуру ребенка, рванулся к нему, подхватил и вынырнул на поверхность.

Когда Барков подплыл к берегу и положил ребенка на песок, вокруг уже с криками толпился народ. Белокурая девочка медленно открыла глаза, закашлялась и зашлась в рвоте.

Убедившись, что помощь его уже не нужна, он поднялся, чтобы уйти. Заплаканная мать девочки схватила его за руку и начала целовать. Он вырвал руку и вдруг закричал на столпившихся зевак:

— Да отойдите вы к  чертовой матери! Ребенку воздух нужен!

Барков  вернулся к  шахматному  столу. Казимир  Степанович играл пратию  с Демьянычем.

— Почему вы  сняли нашу  партию? – спросил в замешательстве Барков.

— Вы  все равно ее проигрывали, — ответил Казимир Степанович, не глядя на него и делая шах королю Демьяныча. – Мы тут, пока ты там, проанализировали. Выхода у тебя не было… А вот плавать ты – силен, тут уж я тебе явно не соперник.

— И все же, могли бы дождаться, — Барков замолчал, что-то сдавило в груди.

— Хотите, можем с вами сыграть другую, — великодушно предложил Казимир Степанович. – Я  уверен, что никто из претендентов в очереди не будет возражать, чтобы вы сыграли со мной  вне очереди.

— Пожалуйста, я уступаю вам хоть сейчас с превеликим удовольствием, — поднялся Демьяныч. — Они, Казимир Степанович, с  вами охотно сыграют…А вы это как ловко ее. Побежал, прыг, хвать – и тут как тут уже на бережку…

Барков не слышал его. Взгляд уперся в лоснящуюся лысину Казимира Степановича. Лучи солнца, касаясь ее, тускнели, словно попадали в полосу тумана.  Баркова вдруг начало знобить. Он сжал кулаки, но почувствовал, что у него не осталось сил для того, чтобы ударить ногой в шахматную доску так, чтобы она врезалась в тыквенную, зевающую физиономию Казимира Степановича.

А быть может, безмятежный строй шахматных фигур удерживал его.

Барков подхватил свой мешочек с одеждой, круто повернулся и начал тяжело, на подгибающихся ногах, отходить, словно безостановочно прошагал сотню километров по бездорожью с тяжелым рюкзаком.

— Куда же вы? Вам играть! – догнал его чей-то голос.

Барков не обернулся.