1

 

Был декабрь. В раздражающем свете назойливых реклам редкие падающие снежинки казались искусственными. И аккуратно подстриженные деревья, и монументально дыбящиеся подле них урны, и грязные сугробы снега у края дороги, и метусящиеся люди с их призрачными тенями, скользящими по истоптанному снегу на тротуарах и по стенам домов – все казалось театральной декорацией, ловко приведенной кем-то в движение.

Владимир Минин стоял около кинотеатра и терпеливо ждал приятеля. И когда толпа опаздывающих зрителей повалила в двери, и он  увидел, как последний из них, отшвырнув окурок, вбежал в освещенный проем, понял: ждать бесполезно. Он поднял над головой лишний билетик – и вокруг него сразу же столпились люди, напористо выкрикивая: «Мне! Мне уступите!» Он застыл в растерянности перед их умоляющими взглядами, не зная кому отдать предпочтение. И в этот момент услыхал знакомый женский голос:

— Володя, мне оставьте билет!

Шаря глазами по окружающим его лицам, он быстро сжал билет в кулаке и начал пробираться сквозь возмущенную толпу.

Он не ошибся: перед ним была Галя. В один миг он узнал ее, словно расстался только вчера: пышные золотистые волосы под вязаной шапочкой, светлое милое лицо с маленьким вздернутым подбородком, большие раскосые лучисто-голубые глаза, от которых у него и сейчас захватило дыхание. Она что-то говорила ему, но он слышал только ее незабытый очаровывающий его голос.

Галя подхватила его под руку и потащила к дверям кинотеатра.

Когда они вошли в зал, фильм уже начался.

— Идите же быстрее, — поторапливала она, и шепот ее был так близко, что он чувствовал на своем лице ее обжигающее дыхание. — Какой у нас ряд?

— Четырнадцатый, — взволнованным голосом ответил он.

Спотыкаясь о чьи-то ноги и извиняясь, Минин крался за ней, призрачно освещенной  голубым лучом кинопроектора.

Когда под ними заскрипели кресла, он посмотрел на нее, и ее поднятое к экрану внимательное лицо в голубом освещении показалось ему фантастическим.

А на экране буйствовали Карамазовы. Страдая и возмущаясь, любя и ненавидя, анализируя и совершая абсурдные поступки, братья овладевали вниманием зала.

Минин, возбужденный этой встречей, рассеянно следил за ними. Страстное желание заговорить с Галей и услышать ее дорогой ему и незабытый голос становилось неодолимым. А когда он решился на это, с экрана исступленно рассуждающий Дмитрий крикнул в зал, словно уличая его, Минина, в чем-то постыдном: «Нет, широк человек! Слишком широк! Я бы сузил его…Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой…»

И странное  состояние овладело Мининым: он покорно смотрел на  экран, не вдумываясь, что происходит в жизни братьев Карамазовых, но одновременно соглашаясь с правдой каждого из них, и чутко слышал взволнованное дыхание Гали рядом, косясь на ее голубой  замерший профиль, и ловил себя на том, что уже не думает об этой неожиданной встрече, а отчетливо видит прошлое, все, что связывало их.

 

2

 

Его остановил и поразил порывистый, чистый и взволнованный голос. Красивая девушка стояла в кругу парней и, сжимая перед собой изящные ладони, что-то страстно и убежденно говорила в защиту какого-то невинно пострадавшего студента. Парни явно чувствовали себя виноватыми. Опустив головы, они, как застоявшиеся кони, перетаптывались молча. А она возвышенно, укоряя их, говорила о честности, справедливости и ответственности за человека, и ее большие голубые глаза были гневно-печальными. Минин, любуясь ею, подумал: «Так может говорить человек, способный болеть болью другого…»

Прозвенел звонок на лекцию, и шумная толпа студентов унесла ее по длинному университетскому коридору. Несколько раз мелькнула ее золотистая копна волос.

Минин искал встречи с ней. Однажды увидел ее в сумеречном коридоре и бросился навстречу, но заметил рядом с ней высокого парня в костюме-тройке. Он держал ее за  руку и что-то весело говорил, а она, доверительно прижавшись к нему плечом, восторженно смотрела  на него, улыбаясь.

В другой раз он столкнулся с ней в гардеробе и, смущаясь, помог надеть пальто. Они разговорились  и незаметно вместе вышли на улицу.

Оказалось, она слышала о нем, Минине, лучшем выпускнике математического факультета. О себе сказала, что  заканчивает искусствоведческий факультет и мечтает поступить в аспирантуру Московского университета и заниматься иконографией, творчеством Рублева, в гениальных творениях которого воплощены самые святые духовные ценности человечества: любовь, единство и наипервейшая из библейских заповедей: «Люби ближнего, как самого себя».

Взволнованный встречей и увлеченный ее проникающими в душу рассказами, Минин ничего не видел вокруг себя.

Вдруг она остановилась и сказала:

— Приятно было с вами познакомится. Но мне пора. Ждут.

Мило улыбаясь, она подала ему на прощанье руку – и он увидел на ее пальце обручальное кольцо. Оно потрясло его так, словно она протянула ему на ладони гадюку. Но он нашел в себе  силы улыбнуться и мысленно философски подытожил: «Запутанное уравнение решено. Я попал под сокращение».

Но чувство притяженности к ней оказалось сильнее рассудочных доводов его математического ума. Он страстно желал видеть ее хоть изредка.

Непонятным и роковым казалось ему то, что жили они в одном городе, посещали одни и те же театры и кино, музеи – но так за четыре года ни разу не встретились.

«Наверное, учится в Московском  университете», — решил он

За это время Минин блестяще защитил диссертацию. Но, и увлеченный своей работой, тосковал по Гале. Сменилось у него уже несколько подруг, с которыми он был близок, одна из них чуть не стала его женой – но каждый раз, сравнивая их с Галей, он  убеждался в том, что на свете есть единственная женщина, которую он любит. Он понимал, что никогда они не смогут быть вместе, но эти несколько встреч с ней оказались над ним такими властными, что он не хотел смириться с тем, что диктовала ему жестокая реальность.

Минин вспоминал ее лицо, голос, ощутимо и до сих пор помнил прикосновение ее руки при последнем прощании – но всегда все это вдруг исчезало, заслоненное широким плечом ее мужа, и не было сил преодолеть это навязчивое вторжение. Так великолепно выполненный  рисунок заливают чернила из пузырька, опрокинутого всплеснувшими от восторга руками. И тогда он не находил ничего лучшего, как открыто иронизировать над собой.

И все же с каким-то непонятным упорством и надеждой он желал встречи с ней.

И вот это случилось. И то, что она была одна — обрадовало и насторожило. Но он не хотел в этом разбираться: так было лучше для него.

Минин вернулся к фильму и начал его понимать.

 

3

 

Так узок и велик был блаженный миг в жизни Дмитрия, когда он исступленно и жадно, упрятав в себя, но не забыв всю свою прошлую жизнь от беззаботного детства до обвинения в убийстве родного отца, ласкал Грушеньку и прощался с ней! И отвратительно безобразными виделись Минину  безжалостные в своей правдивости распахнутые створки портьеры, за которыми открылась немая сцена с замершими полицейскими: бесстрастные в своем усердии, они выполняли непонятную и им самим миссию правопорядчиков, но в их застывших чиновничьих глазах вспыхнули на какой-то миг испуг и восхищение…

Экран погас, и в зале, мигая, начали вспыхивать неоновые огни  и заскрипели стулья. Лицо Гали было розовым и отрешенным. Щуря воспаленные глаза, она как-то отчужденно взглянула на Минина и, поспешно раскрыв сумочку, спросила:

— Спасибо…Сколько я вам должна за билет?

— Да что вы! – вспыхнул Минин, чувствуя, что краснеет.

— Ну, как же, — растерянно улыбнулась она и тут же быстро шутливо добавила: — Должна же я возместить вам нанесенные мною убытки.

Минин схватил ее за руку и увидел, как она поморщилась.

— Извините, — виновато проговорил он. — Я, кажется,  сделал вам больно…

— Да, чуть- чуть… Ой, мы остались одни. Идемте же, — и она заторопилась к выходу.

Они вышли на пустеющий проспект. Владимир, возбужденный этой встречей, ловил себя на том, что слушает ее рассеянно.

— Что  с вами? – спросила Галя, приостанавливаясь и вглядываясь  в него.

— Да все как-то странно, — задумчиво произнес Минин. — Товарищ не пришел…лишний билет… и именно вы…

— Как это понимать?

— Просто теряешься, когда все так неожиданно хорошо.

— Я уверена, что у вас и не может быть по-другому

— А у  вас разве не так?

— Когда поступала в университет, представляла все иначе. А теперь, к сожалению, — она, вздохнув, замолчала.

— Что, не  нравится Москва?

— При чем тут Москва?

— Вы же о ней мечтали и так интересно рассказывали мне об иконографии и Рублеве.

— Вы разве помните?

— Я  все о вас помню.

— Так получилось, — грустно усмехнулась она.

— И где же вы теперь?

— Работаю в нашем музее.

— В музее? – с растерянным удивлением переспросил Минин и подумал: «Болван! Если бы я чаще ходил туда…»

— Я не экскурсоводом, — словно прочитав его мысли, ответила она.- В отделе…Скучно рассказывать. А вот у вас, уверена, все идет в жизни, как вы задумали. Помню, вы всегда ходили в университете какой-то отрешенно- счастливый. Да и много хорошего о вас я слышала.

— Теперь мне остается только молчать, — с веселым смущением улыбнулся он.

Город затихал. Деревья были тихие и белые, замершие на ветвях снежинки радужно вспыхивали в свете фонарей.

Они миновали площадь в молчании, вышли на пустынную улицу, по одной стороне которой тянулся заснеженный сквер, освещенный фонарями, и  тени от деревьев, вытягиваясь и растворяясь, дрожали на тротуаре, словно паутина, и, казалось, что они сейчас вот-вот запутаются в ней.

— Вы, конечно, уже защитились,- сказала  Галя.

И Минин, благодарный и ободренный ее теплыми словами и хорошей памятью о нем, начал увлеченно рассказывать о своей работе. И вскоре поймал себя на том, что и сам слушает себя как-то по-новому. Все это было пережито им, но теперь, воплощенное в слове и адресованное ей, Гале, казалось ему и взаправду интересным.

Его радовала, как внимательно она его слушает – и он был готов охотно и искренне отвечать на все ее вопросы. Неожиданно издалека раздался ее голос:

— Моя остановка.

Минин повернул голову и, не увидев ее рядом, растерянно начал оглядываться.

— Да вот же, вот она, — донесся ее веселый голос.

Она стояла у освещенного столба, и тень от ее фигуры, вытянувшись, оборвалась где-то на полпути к нему.

Минин подошел к ней, смущенно глядя в ее озорно блеснувшие к нему навстречу глаза.

— Не позови я вас – так бы и ушли, не попрощавшись, — насмешливо сказала она. — Да, вы совсем не изменились…

Подъехал, заскользив на остановленных колесах, автобус.

— Я  провожу вас, — предложил Минин.

— Спасибо. Я сама, — ответила она и быстро вскочила на подножку автобуса. —  Захотите позвонить – запомните телефон.

И она медленно отчетливо назвала номер.

Автобус тронулся, с натужным шипением захлопнув двери. Минин еще успел увидеть, как на белом подмороженном узоре окна зашевелилась и замерла изломанная тень от ее фигуры.

 

4

 

Радостный и возбужденный вернулся Минин домой. Как-то по-новому оглядывал свою маленькую комнату, задержал взгляд на письменном столе, заваленном техническими журналами, и грустно улыбнулся: он любил свою комнату и письменный стол, за которым проводил долгие часы в занятиях и размышлениях, но сейчас все показалось ему вдруг одиноким и неуютным здесь.

Он бесцельно слонялся из угла в угол в самых нелепых позах, долго стоял, упершись лбом в холодное стекло – и в темноте ночи грезился ему облик Гали. Эта случайная и желанная встреча всколыхнула затаенные чувства к ней и воскресила надеждой душу. Он сейчас чувствовал себя, как четыре года назад, когда впервые увидел ее: словно время повернуло вспять и остановилось на том счастливом мгновенье — и вновь захлестнуло его первозданностью чувств. Это радовало и пугало. Его трезвый математический ум подсказывал, что нельзя войти в одну воду дважды, но обнажившиеся чувства будоражили воображение и рисовали ублажающие сердце картины. И все в них счастливо отзывалось в его душе.

Минин машинально включил приемник. Издалека обрушилась на него музыка, и он сразу узнал свою любимую первую симфонию Калиникова. И то, что именно она зазвучала в этот момент, показалось ему предзнаменованием чего-то хорошего, но он не хотел гадать, чего именно. Было просто очень хорошо от созвучия этой музыки в его душе – это, единственное, он осознавал и хотел осознавать.

Музыка успокоила его, вселяя надежду на свершение желаемого. Он поудобнее уселся в кресло и, уставясь в темноте на зеленый огонек приемника, вдруг впервые подумал: почему именно Калиникову отдает он предпочтение, когда в мире властвуют общепризнанные авторитеты, Бах и Моцарт, Бетховен и Чайковский. Быть может, причиной тому была ранняя смерть композитора – сколько не свершенных творений таят в себе рано ушедшие таланты! И горькое чувство невозможности уже никогда не узнать их, оборванных смертью творца, мучительно и непостижимо. С первых мгновений общения открылась к нему навстречу душа, поняла и приняла, наладилась  та единственная и особенная связь, которая выше и богаче всех благ мира, потому что жизнь приобрела какой-то необъяснимо возвышенный полет и… вдруг наступило вечное молчание.

Минин верил, что есть в этом огромном хаотическом мире для каждого человека своя близкая душа, единственная и неповторимая. Только надо иметь мужество терпеливо призывать ее, надеяться и верить – и она обязательно явится к тебе. Но где и когда наступает этот блаженный миг воссоединения этих родственных душ?

Так в науке и искусстве путем изучения и неоднократного повторения одного и того же он открывал для себя это единственное и приемлемое душе. А когда увлекался чем-то новым, изменял ему и, ошибаясь, вновь возвращался – и прежнее делалось еще ближе и дороже: оно становилось уже неразрывной частью души и крепило уверенность своей непреходящей ценностью для него.

А вот в жизни среди людей частые перемены только притупляли чувства и мельчили душу. Наступала обыденность и опустошенность. В такие минуты он утешал себя тем, что так, по-видимому, живет человечество – а он в нем не исключение. Это и есть жизнь. Но что-то в нем все же бунтовало и не хотело соглашаться с такой, казалось бы ясной и трезвой, обыденностью окружающей его жизни. Терялся ее какой-то главный  смыл.

 

5

 

Минин  решился позвонить Гале только через несколько дней. Она охотно и мило разговаривала с ним, и он почувствовал затаенное волнение в ее голосе.

В следующем телефонном разговоре они договорились встретиться.

Галя опоздала и начала извиниться, ссылаясь на транспорт.

— Пустяки, — весело остановил ее Минин. — Я ждал этой встречи не полчаса, а четыре года.

— Нет, нет, — решительно  перебила она. — Я очень не хочу дать вам даже повод подумать обо мне дурно.

— Вот и договорились, — сказал Минин, беря ее под руку, и с радостью почувствовал ее податливое ответное движение.

Весь вечер они слонялись по улицам, возбужденно и весело беседуя.

Но Минин, вернувшись поздно домой и перебирая в памяти этот счастливый вечер, не мог вспомнить, о чем они говорили – все затмевал доверительный взгляд ее больших голубых глаз, понимающая ответная улыбка и трепетание золотистого локона над маленьким розовым ухом – такое радостное ощущение всю ее рядом.

А, укладываясь спать, вдруг невольно подумал о том, что была в Гале какая-то растерянность, которая предопределяет в человеке нежеланную перемену. И это насторожило его.

Но с каждой новой встречей Галя словно преображалась – и тогда он узнавал в ней ту уверенную и сильную девушку, какой  увидел ее  впервые и образ именно такой сохранился в его памяти.

В один из вечеров Галя охотно согласилась на его предложение зайти к нему домой. Они выпили чаю, и Галя, сбросив туфли, устроилась в кресле, подложив под себя свои длинные красивые ноги, попросила сигарету и каким-то будничным, тронувшим его голосом, сказала:

— Ты говорил, что у тебя завтра ответственная лекция. Занимайся, я не буду тебе мешать. Дай что-нибудь почитать.

Минин снял с полки несколько журналов «Новый мир», положил перед ней на столик и сказал:

— Я быстро. Кое-что надо уточнить.

Он сел за письменный стол, раскрыл конспект, но чувствовал, что присутствие Гали рядом мешает ему сосредоточиться. Начал машинально заполнять лист неровными колонками цифр, борясь с непреодолимым желанием взглянуть на нее.

— Как хорошо у тебя, — услыхал он ее голос и быстро оглянулся. Галя, улыбаясь, отгоняла ладонью дым от лица. — Поверь, мне кажется, что все такое мне нужное и хорошее вновь возвращается ко мне…Только теперь я начинаю  понимать, что могло случиться со мной, проживи я со своим мужем еще несколько лет. Да еще в окружении его друзей. Да, это умные образованные люди. Но как бездушны и эгоистичны их интересы! Все в них продуманно и рационально. Как все это отвратительно и ужасно именно в интеллигентом человеке!.. Да, я любила Виктора…

Минин выронил погасшую сигарету и, подняв ее, осунулся со стула на пол и прижался спиной к стене, не решаясь поднять на нее глаза. Ее откровенность радовала и пугала его. Он никогда сам не спрашивал ее о прошлом, о муже, но вот уже не в первый раз она сама начинала этот разговор. Это ее откровение виделось ему  началом желанной близости между ними.

—  Говори, говори, — обрадовано произнес  он.

Она, помолчав, продолжила сухим отрешенным голосом:

— Это невероятно, но именно чувство любви к человеку мешает ему по-настоящему узнать его. И только теперь, встречаясь с тобой, я начинаю понимать своего мужа. Он, который клялся мне в любви, считал меня не равной себе…своей собственностью. Я уж не говорю о том, что перед любимым человеком преклоняются. По его настоянию я отказалась от аспирантуры. Когда я однажды заболела, он обвинил меня в том, что я притворяюсь и уклоняюсь от своих супружеских обязанностей. Но как красиво он формулировал свои доводы, облекая их в громкие и красивые слова!

— Как ты права! – порывисто выпалил Минин. – Именно образованный человек научается искусно скрывать свою истинную сущность. Нет ничего отвратительнее, если между поступками и словами не существует тождества.

— Мне кажется, что именно благодаря тебе, я возвращаюсь к той, какой была до встречи со своим бывшим мужем. Не пойму, как это могло произойти со мной всего за несколько лет жизни с ним, — она замолчала и  смущенно произнесла: — Прости, что я столько тебе говорю о нем…

— Говори, говори, — торопливо поддержал ее Минин. — Ты очень верно рассуждаешь, и я понимаю тебя.

Вспыхнувший румянец на ее лице и ярко алеющие губы, не тронутые помадой, так ярко пылали, что Минин, борясь с искушением  вскочить и с признательностью поцеловать ее за эту откровенность, крепче прижался спиной к стене.

— Извини, я, кажется, сделала тебе больно, — виновато сказала Галя, глядя на него так, как никогда еще не смотрела.

 

6

 

Потом было еще несколько встреч. И каждый раз Галя как-то трудно, но навязчиво пыталась продолжить этот прерванный разговор и, не закончив, вновь обрывала, прося прощения.

Он понимал: ей необходимо высказаться до конца, выплеснуть из себя то, что мучило ее после разрыва с мужем – ее душа жаждала освобождения от его влияния. И он готов был к этому, и в то же время ловил себя на том, что слушает ее настороженно, обижаясь и осуждая себя за то, что не может преодолеть в себе невольно возникающее чувство унижения: зачем ей рассказывать ему о своем муже – меньше всего ему хотелось быть перед ней священнослужителем?

И когда она однажды вновь вернулась к этой теме, Минин, прямо глядя ей в глаза, сказал с мольбой  в голосе:

— Выскажись – и тебе станет легче.

Она благодарно улыбнулась ему.

Он не удивился тому, что она начала свой рассказ точно с прерванной в прошлый  раз фразы:

— Его лицо в тот момент было так похоже на лицо моего отца, когда он кричал на маму. До этого я никогда не слышала ссор между родителями. Они у меня  преподаватели  института, образованные, милые, культурные люди…И вот однажды, было тогда мне лет десять, я услыхала из своей комнаты визгливый и  раздраженный крик отца – он обзывал маму самыми грязными словами. Я затаилась в страхе, боясь выдать себя. Это было ужасно! Но это продолжалось так долго, что я не выдержала и вбежала к ним в комнату. Мама валялась на полу, а отец стоял над ней с поднятым кулаком. Увидев меня, он крикнул: «Ты дома?!» – и тут же начал мило мне улыбаться. В уголках его улыбающихся губ тянулась обильная, как мыльная пена, слюна. А какими жуткими были его глаза! Все в нем было чуждо и ужасно…Вот таким я однажды увидела своего мужа.

Ранний зимний сумрак наполнил комнату серыми тенями, скрыл ее замершее лицо, но больной испуганный блеск в ее остановившихся глазах был ярок, как у кошки  в темноте. Глухим надсадным голосом она закончила:

— Не помню, кто сказал: любить все человечество легче, чем одного человека.

Несмотря на сумерки, Минину казалось, что он видит ясно ее лицо – и было оно точно таким же, каким он увидел его впервые в сумерках университетского коридора, словно она, наконец-то,  выплеснула из себя  все то, что мучило ее, и душа ее  очистилась и вновь стала той, которая так неумолимо притянула его  в том  первом порыве к ней. И, любуясь ею, он втайне подумал: между ними наступает тот особенный миг, когда души желанно  тянутся друг к другу.

За окном быстро темнело, и сгущающийся сумрак скрывал ее фигуру, но Минин угадывал ее всю по розовеющим теплым бликам на лице и по оголенным  изящным запястьям и ладоням, устало покоящимся на подлокотниках кресла. Он взял ее за руку, поцеловал и прошептал:

— На свете нет ничего великодушней женской руки.

Галя осторожно, но настойчиво, высвободила свою руку и тихим  жалобно-просящим  голосом сказала:

— Не надо…Я  должна освободиться от него.

— Извини, — ответил он и, сдерживаясь от признаний, резко сунул свои ладони себе под мышки.

Он понимал: как ни решительно и доказательно она пытается  это сделать и говорит о своем освобождении от мужа, но она все еще зависит от него. А сам он так любил ее в этот момент, что полюбил в ней и эту верность своему первому чувству. Но его сознание неуспокоенно размышляло: «Как это? Они такие разные с мужем – и она все еще любит его. Какая же она и каков я сам? А,  может, я люблю не ее, а свои чувства к ней? Но почему никогда и ни с кем мне не было так хорошо?…»

 

7

 

Минин и Галя возвращались из театра. Был прекрасный февральский вечер. От легкого мороза серебрились медленно падающие снежинки. В свете фонарей проносящихся машин они, казалось, падали быстрее, словно сбитые их яркими лучами.

— Какой  счастливый снег, — сказала она.

— Счастливый снег,- повторил он.

— Я очень люблю снег…но только не очень долго.

— А если все время будет снег?

— Такого не может быть.

— Если ты этого хочешь – я сделаю.

— Хочу.

— Снег, снег, снег, — подняв голову и высоко вытянув руки, монотонно и таинственно, словно маг, забормотал Минин.

Снежинки, огибая его,  кружились все быстрее и неохотно падали на землю. Он потянулся за одной из них, большой и лохматой, поймал на ладонь, чтобы поднести ее  Гале, но тут споткнулся о каменную ступеньку, ведущую в сквер.

Нелепо вытянувшись, поперек лестницы лежал человек, уже припорошенный снегом. Минин бросился к нему и услыхал за собой голос Гали:

— Не связывайся! Какой-то пьяница!

— Человек это! Смерзнуть может, — не оборачиваясь, ответил он и еще успел услыхать, как она поправила его:

— Замерзнуть…

От человека не пахло спиртным. Он был  в потрепанной грязной фуфайке, брюки задрались, обнажив посиневшие ноги, и они казались очень тощими  в таких огромных кирзовых ботинках. Весь он с разбросанными узкими ладонями казался сдавленным и горбатым. Услыхав хриплое дыхание, Минин начал его трясти, пытаясь привести в чувства. Но тщетно. Он поднял валявшуюся рядом зимнюю шапку,  подложил ему под голову и ощутил на своих пальцах липкую остывающую кровь.

— Присмотри за ним! Я к телефону! – крикнул он, не оглядываясь, и побежал.

Автомат не работал. Он бросился ко второму, набрал номер и крикнул в телефонную трубку: «Скорая! На дороге лежит человек без сознания!» – «Где это?» спросили в трубку. Он назвал место.

Выскочив из будки, Минин увидел, как от остановки автобуса отходил автобус, и его два красных фонаря сзади были словно налитые кровью глаза пятящегося от него  огромного зверя.

Гали возле человека не было. Стояли две пожилые женщины, скорбно вздыхая. Одна из них,  в толстом клетчатом платке, спросила:

— Твой, что ли?

— Какая  разница чей, — сказала вторая, высокая и сутулая. — Человек в беде.

— Эх, вот она человеческая жизнь: вышел из дому и не знаешь, что с тобой будет.

— Я  вызвал « скорую», — сказал Минин.

— Случись, прошел бы человек мимо – и замерз бы неборака к утру, — вздохнула сутулая.

— Вы, случайно, не заметили здесь молодую женщину в голубой шубке? – спросил Минин.

— Твоя, что ли?  — спросила женщина в платке.

— Шубка понравилась, — усмехнулся Минин.

— Села в автобус так быстренько, что оскользнулась на ступеньках.

Подъехала, визжа сиреной, «скорая помощь». Подошел врач в накинутом на белый халат пальто и спросил:

— Что с ним?

Минин пожал плечами. Врач, придерживая полы пальто одной рукой, склонился над человеком и пощупал пульс. Рядом с ним застыла в молчании, кутаясь в пальто, молоденькая медсестра.

— Ну что? – спросил Минин.

— Видимо, инфаркт, — ответил врач. – Помогите отнести в машину.

Все вместе осторожно положили мужчину на носилки и вкатили в заднюю дверку машины. Где-то в темноте загрохотало пустое ведро. Врач и сестра сели по своим местам, и  дверцы захлопнулись.

Когда машина тронулась и женщины ушли, Минин поднялся на ступеньки  и оглядел местность, в надежде увидеть Галю. Но тихо и пустынно было вокруг. И все же, не веря  тому, что произошло, он громко закричал в ночь:

— Галя!

Но лишь эхо от собственного голоса было ему ответом.

Он медленно шел под утихающим снегом и, сдерживая невесть откуда подступающие слезы и закусив губы, холодеющие на встречном ветру, думал о случившемся.

 

 

 

8

 

Назавтра Галя позвонила ему и пришла. Не давая себе расслабиться, Минин сходу горячо высказал ей все, что передумал о ней за эту бессонную ночь. И заставил себя с холодной усмешкой  произнести:

— Да, любить все человечество проще…

Она что-то быстро начала говорить ему в свое оправдание, но он почти не слышал, а лишь удивился, как изменился ее голос за эти неполные сутки: резкие, издерганные, чужие звуки были в нем – и они раздражали.

— Прошу тебя, прости…Я и сама не понимаю, как все это у меня произошло,- опять своим, будоражащим его душу голосом закончила она свое признание. И вдруг возвышенно и громко произнесла: — А ты молодец!

От этой похвалы его покоробило, как от пощечины. Он промолчал, но как-то холодно и отстраненно от всего, что говорила она, подумал: «Вот почему она продолжает любить своего мужа…»

Но выражение своей вины ясно читалось на ее лице. И Минин, сам толком не понимая, что он хочет сказать, вдруг заговорил взахлеб, обильно цитируя  ее слова о долге, чести и еще черт знает о чем, и  был не в силах остановиться. Его словно прорвало в том, что он, слушая историю с ее мужем, хотел сказать, но каждый раз сдерживался, чтобы не сделать ей больно.

И по тому, как она сейчас безропотно и пристыжено слушает его, часто и согласно кивая головой, он вдруг ясно понял, что нравится ей. Он поймал себя на том, что, как никогда, спокойно и холодно рассматривает ее и ясно видит даже в сгущающихся сумерках деланно смущенную улыбку ее узких  не выделяющихся на лице губ. И вдруг понял обман ее блестящих удлиненных глаз: искусно  подведенные тушью густо крашенные линии на веках. Поразился тому, что рассматривает ее так пристально изучающе, и осознал: теперь он властен над ней.

Сгустившиеся сумерки покорно уступили властному приходу ночи.

Минин уверенной рукой привлек Галю к себе и, целуя в ее униженно поддавшиеся губы, сухие и клейки, расчетливо и зло подумал: «Ночью все кошки серы…»