— Ты  счастлив? – спросил я.

— Нет,- как-то равнодушно ответил он.

— Но ты же стал чемпионом! — удивился я.

— Я никогда об этом не мечтал, — холодно, как отрезал, ответил он.

Интервью мне явно не удавалось.

В нашем городе прошел чемпион страны по вольной борьбе. Чемпионом в легком весе стал мой однокашник – и я  с воодушевлением взялся написать о нем в нашей газете. Правда, мы с ним учились в одной школе всего несколько первых лет. Он с трудом припомнил меня, но, хотя обрадовался искренне  нашей встрече,   был немногословен.

А я с восхищением всматривался в его крепкую фигуру, под натянутой кожей проступала отчетливо каждая мышца, поломанные уши были сморщены, сросшиеся на переносице черные брови придавали особую мужественность его лицу. Я сам с трудом узнавал того хилого мальчишку, которого знал когда-то.

Он вдруг мягко улыбнулся и, дружески похлопав меня по плечу, сказал:

— Я мечтал о силе, а не о славе… жизнь заставила.

— Ты можешь объяснить это? – как утопающий за соломинку, ухватился я.

Помолчав, сжав волевые губы, он изучающе посмотрел на меня, прищурив глубокие карие глаза, и сказал задумчиво:

— Ладно…только учти: это не для печати.

Я остался верен нашему уговору. Статья моя не вышла. А в короткой информации ужали даже его имя Лазарь: “Чемпионом страны по вольной борьбе в легком весе стал наш земляк  Л. Белкин”. Честно признаться, тогда я как-то не придал этому значения, хотя почувствовал, как нелепо выглядит лишь начальная буква в его имени рядом с полными написаниями имен других чемпионов.

Но сегодня я нарушаю обет молчания. Думаю, и он простит меня: мы оба с ним ошибались. Правда, он делом заставил уважать себя, а я – промолчал там, где обязывала говорить вслух моя профессия: честно высказанное слово рано или поздно дойдет до сознания людей.

 

О том, что он не такой, как другие, Лазарю дали понять еще в детском  саду.  Белокурая девочка, которая ему нравилась, как-то сказала:

— Мама запрещает мне дружить с тобой. Потому что ты жид.

Он тогда еще ничего не понимал и не обиделся. А когда рассказал об этом родителям, мама заплакала и нервно закричала, чтобы и он не играл с ней, потому что она плохая. Лазарь заплакал и ударил мать. Отец отшлепал его и настрого приказал.

— Не смей подходить к этой антисемитке!

Назавтра он молча и угрюмо наблюдал за ней издали и не мог сдержать счастливой улыбки, когда видел, как солнечные блики радужно переливаются на ее красивом смеющимся лице и прячутся в белокурых волосах. Она сама подошла к нему и сказала:

— Почему ты не играешь со мной?

Он растерянно исподлобья смотрел на нее.

— Играй! — капризно затопала она ножкой. — Я хочу этого!

— А твоя мама? — спросил он.

— Я ей об этом не скажу.

— А я не могу врать, — искренне признался он.

— Ну и дурак! — обругала она его и вприпрыжку побежала к песочнице.

Он стоял со слезами на глазах и смотрел, как мальчишки помогают ей строить замок из песка.

А через несколько дней девочка перестала ходить в детский сад. Он ждал ее  и тосковал, потом узнал, что она переехала в другой район города.

Район, в котором он жил, состоял из одноэтажных деревянных домиков, построенных спешно после войны. Короткие кривые улочки, пересекаясь, тонули в густой листве уже выросших  садов. При каждом доме был свой огород, сад, палисадник, и общая на всех колонка. На заброшенном пустыре, оставшегося после  разрушенного войной большого дома и разобранного до последнего кирпичика, собирались дети со всей округи, играли в лапту, футбол, прятки, а по вечерам грудились возле костра и рассказывали страшные истории. С наступлением темноты  со всех сторон от домов доносились зовущие детей родительские голоса. Лазаря всегда звали первым.  А когда ребята пытались его удержать, он, показывая рукой на темнеющее небо, оправдывался

— Я обещал маме быть дома с первой звездой…

Ни интересные рассказы, ни увлечение игрой, ни осуждающие  голоса друзей не могли поколебать его. Он, болезненно и виновато щурясь на прокалывающееся звездами небо, вставал и спешил домой. Однажды услыхал за спиной насмешливый голос:

— Все они, эти  жиды, трусы!

С тех пор он перестал приходить на пустырь. И с каждым новым днем стал ощущать себя чужим в своем районе. Он увлекся шахматами, почти каждый день ходил в секцию, появились новые друзья. Начал много читать, всегда в одно и тоже время садился делать уроки —  вообще был приучен отцом к строгому режиму. В шахматах появились успехи, он стал чемпионом школы, через год—города среди юниоров.

 

В седьмом классе это был худенький тихий мальчик с большими карими задумчивыми глазами. Учителям от него не было лишних  хлопот, он хорошо учился, был прилежным на уроках, порученные задания выполнял аккуратно и в срок.

Друзей в классе среди мальчишек у него не было, зато он охотно общался с девчонками, помогал им делать уроки, и, как ни доставалось ему порой, всегда защищал их от проказливых мальчишек. Те откровенно посмеивались над ним за общение с девчонками, но он пропускал их колкие шутки мимо ушей.

Дома и во дворе его с детства звали “Лазенок”. В школе дали кличку “Лаз”. Он уже так привык к этому, что порой подписывал и свои тетради так. Нередко учителя красными чернилами дописывали его имя. А классная руководительница однажды по этому поводу  пошутила: “Белкин, чего это ты на своем имени чернила экономишь? — Он ничего не ответил, и она добавила: — Может, ты своего имени стесняешься?” — и пустилась нравоучительно рассуждать, что в нашей стране  все нации равны, а чувство интернационализма самое характерное качество и достоинство советских людей.

Он слушал ее, опустив голову. И с тех пор очень старательно писал свое имя полностью. Но с того дня заметил, что одноклассники как-то подчеркнуто начали называть его полным именем. А если кто-то по привычке называл его “Лаз”, то другой  насмешливо поправлял: ”Ты что буквы жалеешь? Язык экономишь?”

Эти дурацкие шутки сковывали его сознание до головокружения, мешали свободно рассуждать и отвечать на уроках. Он становился все более замкнутым.

Однажды не выдержал и спросил у мамы, почему его назвали таким неблагозвучным именем.

— Это имя твоего дедушки, — ответила мама. — Он был боевым летчиком и геройски погиб на фронте…У евреев принято давать имена в память о своих близких людях. — Она помолчала и, утирая набежавшие слезы, добавила: — Я очень любила своего отца, твоего дедушку.

С тех пор он начал тайно гордиться своим именем и вообще перестал отзываться на кличку.

 

На школьных переменах девчонки окружали его, и он охотно рассказывал им всякие истории — много читал и обладал хорошей памятью. Часто после школы они шли вместе домой.  Вскоре он заметил, что Лена, которая ему нравилась больше других, почти всегда расставалась с ним последней. Раз, сворачивая на свою улицу, он спросил, где она живет.

— Проводи – узнаешь, — ответила она.

Он охотно пошел за ней и с удивлением узнал, что живет она в другом районе, застроенном новыми домами. Они долго сидели на лавочке возле ее дома, и Лена интересно рассказывала ему о музыке – она училась в музыкальной школе. И ему вдруг стало стыдно, что он не может поддержать ее разговор. Он попросил  назвать имена композиторов, которые нравились ей. Назавтра отправился в магазин, накупил много пластинок и начал слушать их. И уже в следующий раз, провожая Лену, чувствовал, что ему удается поддержать ее разговор о музыке.

—  И ты учишься в музыкальной школе? — спросила она.

Он помотал головой и начал с увлечением рассказывать о шахматах и шахматистах. Ему нравилось, как она слушает, задает вопросы, уточняет.

— Ты обязательно станешь чемпионом, — сказала Лена.

— Очень бы хотелось, — признался он.

И такое понимание и согласие возникло в тот вечер между ними, что они откровенно выбалтывали друг другу о многом сокровенном и засиделись допоздна. Когда он пришел домой, взволнованные родителя начали ругать его, но он сказал, что его срочно вызвали в шахматный клуб и пришлось задержаться. И все последующие дни он провожал Лену после школы домой, приходил поздно, ссылаясь на то, что активно готовится к соревнованиям. Учился он во вторую смену.

Однажды, когда они с Леной расстались, его окружили мальчишки из ее района, и один из них, видимо вожак, схватил его грубо за отворот куртки и грозно сказал:

—  Забудь эту дорогу, ясно!

Он был весь под впечатлением от беседы с Леной, даже не успел испугаться и с веселой улыбкой ответил:

— Это от меня не зависит.

— Не понял?! – нахмурился тот враждебно.

— Все очень просто, — начал он добродушно, — так устроена человеческая память.

— Тогда я тебе ее укорочу! – прошипел парень.

Его удар оказался неожиданным еще и потому, что Лазарю до сих пор никогда не приходилось драться. Он вообще не любил не только драк, но и ссор. Когда он видел это — в нем все восставало против: он как-то болезненно-обостренно отмечал, какими при этом становится ужасными человеческие лица. Они напоминали ему увиденную однажды в раннем детстве сцену: две добродушные дворняжки сцепились между собой из-за кости — и их сиротливые милые рожицы враз превратились в такие рожи, что потом он еще долго видел их во сне и просыпался с криком.

Боль была непривычной и невыносимой – вся компания навалилась на него. Его били, лежачего, ногами. Свернувшись калачиком, он прикрывал коленками живот, а голову спасал разбитыми от ударов окровавленными пальцами.

 

Неделю он отлеживался дома. За что его побили, никому не сказал. Каждый день его навещала Лена. Когда она уходила, он со счастливой улыбкой махал ей через окно рукой. И как ни болели синяки и ни мучили корочки на заживающих ранах, но для него это были радостные дни.

И в первый день после уроков он пошел провожать Лену. Да, ему было страшно. Он шел, оглядываясь, порой невпопад отвечая на ее вопросы, и отметил, что лицо ее даже поскучнело. В тот раз все обошлось мирно. Воодушевленный удачей, он забыл об опасности – уже через несколько дней все между ними было, как прежде: они весело болтали, делились своими мыслями и планами.

А через месяц история повторилась. Парни ждали его еще на подходе к ее дому. Он заметил их издали и, желая спасти Лену, крикнул, чтобы она уходила домой, а ему срочно надо в клуб. Она удивленно взглянула на него, пожала обиженно плечами и ушла. Он стоял и ждал, пока она не скрылась в подъезде.

Путь к отступлению ему был уже отрезан. Компания парней, рассыпавшись кольцом, приближалась. Тот же широкоскулый вожак с длинной челкой на узком лбу, надвинулся на него  и с кривой усмешкой  заявил:

— Ты, оказывается, ничего не понял?!

Лазарь остолбенело смотрел в его жесткие глаза. И, хотя они не предвещали ничего хорошего, ему хотелось узнать причину их ненависти. Преодолевая животный страх, отдающий мелкой дрожью по всему телу, он открыто посмотрел на него и спросил:

— Ты можешь объяснить человеческим языком?

Вся компания дружно загоготала.  И прозвучал чей-то визгливый голос:

— Во морда! И он считает себя человеком!

— Заткнись! — прикрикнул на него старшой и, приблизившись к Лазарю  вплотную, сухо заявил: — Ты переступаешь черту оседлости

— А что это? – простодушно спросил Лазарь.

— Да! — хмыкнул тот. — У вас у всех, пархатых, короткая память. Вот за это вас били, бьют и будут бить!

В этот раз его били долго, пока он не потерял сознание

Месяц Лазарь лечился в больнице. В первые дни врачи опасались за его жизнь. Несколько раз приходил следователь, расспрашивал о случившимся, но он молчал. К счастью, все обошлось без последствий для его молодого организма, если не считать поломанного ребра. Он выздоровел.

Теперь каждый вечер отец встречал его после школы. В руке у него всегда была увесистая  палка.

 

За лето Лазарь совсем окреп. Он купил гантели, соорудил во дворе перекладину, стал каждое утро делать зарядку, а в сентябре записался в секцию вольной борьбы. У него появилась тайная страсть: он хотел стать сильным, чтобы самому противостоять тому злу, с которым с возрастом он сталкивался все чаще. И еще – ему было стыдно перед Леной оказываться все время побежденным.

Лазарь забросил шахматы и весь отдался новому спорту. Родители, узнав о его увлечении, да еще при том, что он забросил шахматы, выполнив первый взрослый разряд, устроили ему дома скандал. Мать плакала и умоляла его пожалеть себя и ее.

— Я запрещаю тебе заниматься этим  хулиганством! — раскричался отец. — Мне будет стыдно смотреть людям в глаза. Еврейский мальчик и шахматы – это так естественно и благородно. Это красиво и правильно. А ты, как гой, хочешь стать узаконенным хулиганом! Мало тебя  били? Нет и никогда! — Он, трясясь от гнева, разорвал на глазах сына его борцовское трико.

— Я хочу быть сильным,- дрожа от обиды,  упрямо повторял Лазарь

— Сила человека в уме и душе! – кричал отец.

— Они понимают только силу кулака, — стоял на своем он.

Конечно, он понимал страх родителей: он у них — единственный поздний ребенок. У  обоих до войны была у каждого своя семья, дети – и все они погибли в гетто. Но он не хотел уступать, хотя смирился с тем, что отец встречает его каждый день после школы. И вдруг отец, поглаживая мать по голове, как-то странно посмотрел на него и очень тихо, так что по коже у Лазаря поползли мурашки, сказал в наступившей тишине:

— Да, ты прав, сынок. Когда в начале войны евреев не принимали в партизанские отряды  — мы создали отряд сами. И заставили всех считаться с собой… Только очень прошу, сынок, будь осторожен.

— Обещай же, — смиренно покачала головой мать.

Теперь каждый день все свободное время он проводил в спортзале или во дворе за физическими упражнениями. Тренер как-то, похвалив его за быстрые успехи, сказал ему: “Самое главное твое качество – ты борешься головой”. И обнял при всех. Он начал уделять Лазарю усиленное внимание, явно почувствовав  в нем претендента в чемпионы.

Учился Лазарь хорошо, хотя отметки его не волновали – ему нужен был аттестат лишь для того, чтобы поступить в Институт физической культуры.

 

Через год отец перестал встречать его после школы, и Лазарь начал провожать Лену домой. Однажды его опять встретили парни из ее района. Увидев их, он решительно сказал Лене:

— Иди домой,

Она, поняв в чем дело, испуганно зашептала, схватив его за руку:

— Бежим со мной!

— Я очень прошу тебя, — ответил он. — Если ты хочешь уважать меня – иди и жди меня дома.

Когда она ушла, оглядываясь, парни тот час окружили его, и вожак с ухмылкой сказал:

— Ты так и ничего не понял?

Лазарь, глядя ему прямо в глаза, ответил:

— Предупреждаю: вы можете убить меня, но один из вас покинет этот свет вместе со мной. А мне – все равно кто.

Парни оторопело застыли. Даже стая волков осознает угрожающую им опасность, если жертва не убегает, а смотрит им в глаза. Тревожное молчание затянулось. И тогда Лазарь, сунув независимо руки в карманы, сделал шаг им навстречу и бросил в их нахмуренные лица:

— Вот мы и договорились.

Медленно и напряженно пройдя сквозь их строй, он демонстративно направился к дому Лены. Она бросилась к нему навстречу с заплаканной  счастливой улыбкой и уткнулась лицом в его плечо. Он впервые обнял ее, поцеловал и, улыбаясь, ответил на ее тревожный взгляд:

— А ребята стали сообразительными…

 

До окончания школы Лазарь стал чемпионом города среди юношей, дважды выполнил норму мастера спорта, но до шестнадцати лет официально это звание не присваивалось. Вскоре его включили в сборную команду республики — и теперь он часто месяцами не бывал дома: то оздоровительные лагеря, то сборы, то соревнования. Его тренер, занимавший должность декана в институте, строго следил за режимом его жизни, навещал дома и даже приносил дефицитные продукты: он готовил из него чемпиона и носился с ним как с писаной торбой.

В институт Лазарь поступил не как другие.  Во время приемных экзаменов он находился на  всесоюзных сборах в Крыму. Тренер вместе с ним прилетел в город, чтобы все видели, что и Белкин является абитуриентом. За один день в его ведомости были выставлены положительные оценки по всем вступительным экзаменам. А наутро он вновь улетел в Крым.

 

Вскоре Лазаря знали не только в своем районе, но и в городе. Когда он приходил к Лене, те же самые парни, уже ставшие молодыми бритыми мужиками, вежливо здоровались с ним еще издали и норовили пожать руку. Он не спешил подавать им руки, хотя и не держал на них зла.

Лена уже училась в консерватории. Была увлечена искусством, много интересного рассказывала ему о новой незнакомой ему жизни, таскала его по музеям, концертам, знакомила со своими друзьями музыкантами. Ему нравились эти ребята своей увлеченностью, раскрепощенностью в общении и тем, как легко и дружественно чувствует себя с ними Лена. Но сам он быстро уставал в их компании, трудно поддерживал их профессиональный разговор, и больше отмалчивался:  после ежедневных напряженных тренировок ему просто хотелось спать. Он уже неоднократно дремал рядом с Леной на концертах и заметил, что она сама все реже приглашает его  в филармонию. Он не обижался на нее и смиренно отвечал:

— Ты права. Спасибо за понимание.

Потом были очередные сборы и соревнования. Почти полгода он не был дома. Когда вернулся – первым делом побежал к Лене. По дороге его остановили парни с ее улицы, начали поздравлять с победой.  Один из них, пряча глаза, сказал:

— Тебе не надо идти к ней.

— Что случилось? — с тревогой спросил он

— Она вышла замуж…

И хотя, казалось, ни  один мускул не дрогнул на его лице, но по их взглядам он понял, что выглядит в этот момент жалким. Все наперебой бросились его утешать, предлагали свои услуги и пообещали устроить ей за измену “сладкую жизнь”. Он твердо перебил их:

— Мужики, предупреждаю: если хоть один волос упадет с ее головы – пеняйте на себя.

Все удивленно выставились на него  и дружно заявили, что никому не дадут ее

в обиду.

— Верь нашему слову, Лаз!

— Меня зовут Лазарь, — сухо ответил он и насмешливо добавил: — Что-то у вас память хромает. А помните, на этом же месте вы мне доказывали, что она у вас лучше, чем у евреев…

Заискивающий смех был ему ответом. А он смотрел на них в каком–то странном состоянии: не было ни презрения, ни гнева. Обида давно уже растаяла. Было лишь одно любопытство, ясное и осознанное, дарованное ему той силой, которую он сам, своей волей, накопил в своем теле. Но он не давал  повода ни злой памяти, ни гордыне овладевать собой. И с какой то грустью подумал: “ Сила – вот и все, что для них надо, чтобы они, не любя меня, уважали…” Ему сейчас было просто жалко их. Он, дружески улыбнувшись, сказал им на прощанье:

— Мужики, я стал тренером.  Когда у вас вырастут сыновья, приводите ко мне.

.

С годами он чувствовал возрастающие внимание к себе: его узнавали на улицах, здоровались с ним совершенно незнакомые ему люди. Многие приглашали, кто на свадьбу, кто на день рождения, кто отведать свеженькой поросятинки. Иногда он соглашался, но обычно вежливо отшучивался:

— Я человек непьющий. А трезвенник на пиру, как бельмо на глазу.

Соседи в его отсутствие помогали его стареющим родителям то вскопать огород, то напилить и наколоть дрова, то принести из колонки воды. Отец и мать, уже пенсионеры, мечтали только об одном, чтобы сын поскорее женился и родил им внука. Мать все так и не могла поверить, что ее сын, хиленький еврейский мальчик, стал таким сильным и знаменитым на всю страну. И когда люди хвалили и восхищались им, она, качая сплошь седой головой, недоуменно приговаривала:

— Это же надо как вышло! А ведь родился мой Лазеночек всего–то два килограмма шестьсот пятьдесят пять граммов…

Лазарь все больше увлекался тренерской работой. В ней он придерживался главного принципа: растить не чемпионов, а сильных здоровых людей. Сам ходил по школам, отбирал слабых мальчишек и уговаривал родителей отдать их к нему в секцию. Особенно он старался привлечь еврейских мальчиков. Он не рассказывал им о том, что пережил и перечувствовал, когда сам был маленьким и слабым, но подчеркивал, что сильный человек никогда не даст в обиду ни себя, ни других. На тренировках работал с каждым из них отдельно и, радуясь отлично сделанному приему, хвалил мальчишку вслух, чтобы дать ему возможность поверить в себя. На соревнованиях его спортсмены выделялись своей худобой и маленьким ростом, часто проигрывали схватки. Тренеры других обществ подшучивали над  Белкиным:

— И где ты таких хилых цыплят покупаешь?

— Ничего, выкормим, — невозмутимо отвечал он. А своим мальчишкам часто напоминал: — Уважение не просят – завоевывают.

 

 

В сквере Дворца спорта, где мы, сидя на скамейке, беседовали уже несколько часов, шли и шли люди. Многие из них узнавали его и приветствовали. Он  сдержанно кивал.

Я понимал: в том, что он раскрылся передо мной – не моя профессиональная заслуга журналиста. Мы оба – евреи, и каждый из нас испытал на этой почве предостаточно, чтобы понимать друг друга с полуслова. Так уже сложилось у людей моей нации, что наше изгойство накладывает отпечаток на все, о чем бы ни шла речь. Я слушал его с восхищением, потому что видел перед собой человека, который  сумел открыто противостоять этому злу нашей жизни. Я же, как многие из нас, обреченно нес эту ношу в себе, порой лишь изливая  израненную душу между “братьями по несчастью”. Словно прочитав мои мысли, Лазарь вдруг грустно улыбнулся и проронил:

— Как все глупо у меня в жизни вышло…

— О чем ты? — не понял я.

— Жизнь человеку дана для жизни. У каждого  есть свои задатки, мечты, талант, в конце концов, не  развив который, никогда по-настоящему не будешь счастлив. Я потратил свою жизнь на то, чтобы накопить животную силу.

— Но ты же добился своего – перед тобой преклоняются даже твои бывшие враги.

— Все это внешне. Обман! – резко сказал он. — Поверь, я и сейчас всеми фибрами своей души чувствую, что для большинства из них я в первую очередь –еврей. Они видят во мне только силу.

И он рассказал, что его до сих пор не выпускают с командой за рубеж, уже который год отклоняют присуждение ему звания заслуженного  мастера, которое  ему положено по рангу и заслугам.

— И все же, — настаивал я, — раз ты добился таких высоких успехов – твой талант раскрылся, и жизнь состоялась.

— Нет, — уверенно ответил он. — Я отдал ее в животной борьбе за выживание. А еще отец предупреждал меня, что ценность человеческой жизни — ум и душа.

— Но ведь и своих воспитанников ты учишь тому, чему и сам следовал в жизни.

Он пристально посмотрел на меня, сжатым кулаком скользнул по своему подбородку и ответил:

— К сожалению, наша жизнь устроена пока так, что в первую очередь уважают не ум, а силу. А для еврея она, как никому другому, необходима в первую очередь. Ты знаешь, я заметил, что по отношению к другим видам спорта, самый большой процент среди боксеров и борцов составляют евреи. И, кстати, антисемитизм среди настоящих спортсменов не уживается.

— Извини, — сказал я, — но, как корреспондент, должен задать тебе банальный вопрос: “Если бы можно было прожить жизнь сначала — ты бы прожил ее так же?

— Да, — не мешкая, ответил, он. — Другого выхода пока в нашей действительности не вижу.

— Тогда последний вопрос: что ты потерял и что приобрел?

— Приобрел силу, которая пока единственная заставляет твоих врагов уважать тебя, вернее, считаться с тобой. Вот кажется и все… А потерял… — он разжал кулаки, вытянул перед собой свои красивые сильные пальцы, но тут же быстро и цепко собрал  их в кулак. — Нет, не хватит даже и твоих впридачу.

— И все же, — осторожно настоял я.

Он горько усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:

— А ты возьмешься подсчитать, что выпало тебе в пути по дороге, по которой ты должен был идти, но не прошел?..