КНИГА ДАВИДА

 

Глава 1

 

1. Первенцем Израиля был Давид. Был он белокур, синеглаз и широк в плечах. Когда минуло ему четырнадцать лет, оставил он мальчишеские игры, вошел в кузню к отцу своему Израилю и сказал: «Отец, возьми меня в подмастерья». Ответил ему отец Израиль: «Мал ты еще, а труд мой тяжек». — «А ты испытай меня», — сказал Давид.

Протянул ему Израиль молот, положил на наковальню металл раскаленный и сказал: «Что можешь – покажи». Взмахнул молотом Давид и застучал по красному железу. Стоял рядом Израиль и дивился хваткости рук его. Разлетались искры снопами красными, звенел и гнулся металл под ударами молота. Расплескал его Давид, изогнул при помощи щипцов и молота – и получилась подкова. Взял ее Израиль, сунул в воду, остудил, прибил у входа в кузню, обнял сына и сказал: «Быть по-твоему».

2.  И стал Давид подмастерьем отцу своему. Сам спозаранку просыпался, спешил в кузню, раздувал горн, инструмент готовил и трудился с отцом своим. Как ни тяжко ему было порой, но усталости своей не выказывал. Радовало его упорство Израиля, но когда замечал, что невмоготу сыну, от работы не гнал, чтобы пределы силы его не иссякли. А просил то воды принести, то к соседу сходить, то матери помочь, за меньшими братьями присмотреть. Понимал Израиль, что догадывется сын про его хитрости отцовские, но виду не подавал.

Научились они мысли и желания друг друга без слов узнавать. Так и жили в общем труде и согласии.

3. Приезжий люд, заказчики Израиля, дивились мастерству юного Давида. Одни жалели его: мальчонка совсем, а делает работу, что не всякому взрослому под силу. А иные злословили: виданное ли дело, чтобы отец так родного сына эксплуатировал…во жадность жидовская к чему ведет.

И плакала Рахиль, смазывая гусиным жиром кровавые мазоли на рученках сына, и упрекала мужа своего Израиля. Но не вступал он с ней в спор. А однажды отрезал: «Сам захотел – значит так ему на роду написано. Бог сохранит его и укрепит».

4. Однажды пришел Давид домой, и хмурым лицо его было. Спросил Израиль: «Что случилось, сын мой?» Но не ответил Давид ни на вопрос отца, ни на слезы матери. И тут вбежала в их дом заплаканная соседка и закричала: «Ваш Давид моему сыну ребро поломал!» Спросил грозно Израиль у сына: «Что натворил?» Сдержанно ответил Давид: «Он сказал, что жидов ненавидит. А я сказал, что люблю его, подошел и обнял» — «И все?» — спросил Израиль. «Сам знаешь, отец, я тебе всегда правду говорю», — ответил Давид, прямо глядя в глаза ему. Опустил Израиль голову и спросил соседку свою: «Что мы вам плохого сделали?» И не нашла что ответить она на вопрос его. Вздохнула, повернулась и вышла.

С тех пор, как заходили нехорошие разговоры о евреях промеж собой, шутили люди: «Не дай Бог на себе любовь жида испытать».  А кто из пришлых спрашивал: «Отчего так?», отвечали ему: «Иди у Давидки спроси… А, слабо!», и смеялись зло и весело.

5. И рос Давид в труде, и мастерство от своего отца перенимал, и силой наливался, а непокорные  светлые кудри свои тесемкой подвязывал.

Был он немногословен в речах и в работе сосредоточен. Когда беседовали мужики в кузне, вдумчиво слушал их речи — и только по глазам можно было догадаться, чью сторону он в их спорах берет: светились они тогда гуще светом синим, глубоким, неизъяснимым. Хотя был Давид молод еще для бесед мужицких, но открыто рассказывали они при нем, что, может, и не положено было знать еще отроку

6. К двадцати годам Давид сам сделал пристройку к дому, вечерами ложился отдыхать в ней и смотрел на звезды ночные. О чем он говорил с ними, одному ему ведомо.

7. Пришло время жениться Давиду, и начали сватать его, но сказал он  родителям своим: «Трудна жизнь наша. Детей кормить надо, чтобы нужды не знали. Поставим всех на ноги, вот тогда…»

8. А лучшим другом Давида был Иван – побратим, приемный сын Израиля. Работали они слаженно,  не завидовали мастерству друг друга. По субботам на вечеринки ходили. А когда случалась драка – бились отчаянно: прижмутся спинами, выставят свои кулаки, силой кузнечной налитые, на четыре стороны света – и никакая орава парней одолеть их не может.

Когда исполнилось Ивану 20 лет, сказал ему Израиль: «Сын мой, надо тебе вено готовить. На свою жизнь идти». И ответил ему Иван, невольную обиду в голосе утаивая: «Почему гонишь ты из дому меня, отец мой?» Ответил Израиль: «Сынок, всякому делу свой срок в жизни приходит. На ногах ты прочно стоишь, и пришло твое время семью заводить. «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут (два) одна плоть». (Быт. 2:24) И ответил Иван: «Мы с Давидом решили: выучим братьев наших и сестричку Ханочку – тогда быть по-твоему, отец. Женимся. И подтвердил Давид: «Мы с Иваном клятву дали».

Помолчал Израиль, прижал их к своей груди, вдохнул запах волос, уже неразличимый для  него, и смахнул слезу невольную с глаз.

9. И шли их дни в труде, и наступало утро новое. Звонко и согласно стучали в кузне три молота, крепло мастерство сыновей. Радовался Израиль успехам их, и все смелее доверял им самую сложную работу.

А Моисей, Соломон, Барух, Илья и сестренка Хана учились. И радовали сердца родителей и братьев старших успехами своими. Каждый из них был при деле своем.

10. По субботам собиралась вся семья на завтрак в большой комнате. Стол было широк, и лавки длинные, и было на столе, что есть и пить, и неожиданного гостя потчевать. И сверкали бокалы, налитые вином, приготовленным Рахилью. И не смолкал шумный разговор, шутки и смех, и настенные часы неторопливо отсчитывали каждые полчаса. Когда наступало одиннадцать, всей семьей выходили в город на прогулку, шли по главной улице, кланялись с достоинством знакомым. Раз в месяц на кладбище ходили — единственная могила была у них, деда Авраама. Поставил на ней Израиль памятник — гранитный ствол дерева с обрубленными ветвями. Читал Израиль кадиш, и мать с детьми подпевали конец каждой фразы.

 

Глава  2

 

1.  И окончили школу сыновья Израиля, в армии служили и в институтах учились. Каждый сам свою дорогу выбрал и шел по ней, своим трудом и упорством трудности преодолевая. Радовались Израиль и Рахиль успехам их, и благодарили Бога, что нет меж них отступников и бездельников: нет большей радости видеть, как род твой продолжается и честным путем идет, и есть дом родительский, в котором можно в несчастье (не приведи Господь!) вернуться и силы укрепить. А сам хозяин дома еще крепко на ногах стоит, и нет ему надобности от детей зависеть, чтобы отмеченный ему срок доживать.

2.  В один год поженились Давид и Иван. Взяли они в жены  двух подружек: Давид черноглазую Хену, дочь сапожника Иосифа, а Иван – белокурую Марию,  дочь бондаря Василия. Давид в доме отца остался жить, а Ивану срубили рядом дом светлый с тремя окнами на улицу. И родились у них в один год сыновья, а через два года дочери. И жили они неразлучно, как одна семья. Только по праздникам Давид шел в синагогу, а Иван в церковь.

3. Работали Давид и Иван в кузне Израиля. Выручку теперь делили поровну на три части — так на семейном совете решили. А огород у них был общий, и скот и птицу в одном хлеву держали, и вместе на три семьи заготавливали на зиму овощи и фрукты, и капусту квасили, и огурцы солили, и колбасу готовили, и окорка смолили, и в общей бадье сало хранили. Пусть и не слишком богато жили, но лишний рубль не в кубышку складывали,  а своим студентам посылали.

4.  И не было для них большего праздника, когда всей семьей за одним столом собирались: родители, сыновья с женами, внуки.

Садился Израиль во главе стола, наливал мужчинам по стопке водки, а женщинам вина, настоенного на ягодах из своего сада. И первым тост говорил. Много мыслей скопилось у него за годы молчания, и спешил он поделиться со своими близкими. Вспоминал про отца своего Авраама, как жили евреи в царской России в местах оседлости, про революцию, которая сделала евреев равными среди других народов в стране, и о том, что многие из них выбились в люди и по большим городам теперь живут. И, слава Богу, нет ни погромов, ни войны. Пусть и много еще горького в жизни, но учил он их верить и надеятся.

И читал им  псалмы Давида.

«Не помяни нам грехов наших предков; скоро да предварят нас щедроты твои; ибо мы весьма истощены… Бог препоясывает меня силою и устраивает мне верный путь… Благославлю господа во всякое время; хвала ему непристанно в устах моих. Господом будет хвалиться душа моя; услышат кроткие да возвеселятся, величайте господа со мной, и превознесем имя его вместе…» (78:8 .17:33, 33:2-4).

И хотя новая власть силой отлучила детей от веры его, но слушали они отца Израиля внимательно и уважали веру его.

5. Давид ходил в синагогу с отцом только по праздникам, но когда наступали сомнения в жизни, шептал молитвы отцов своих. И становилось легче на душе. Принял бы он Веру, но стеснялся своих братьев: раз усомнились они, люди  образованные, значит, есть теперь новая вера, которую пока не дано понять ему, человеку простому. Но не принимала душа его новой веры. И так вышло в жизни Давида, что вера отца не стала верой его, а новую веру братьев своих не постиг он.

6. Родилась в нем и укрепилась своя вера: надо честно трудиться, делать добро, не обижать ближнего своего. Когда поделился он своей верой  с братом Иваном, который в свою церковь ходил, как и он в синагогу, только по праздникам и обрядов не соблюдал, поняли они мысли и чувства друг друга — еще крепче стала их дружба.

А когда спорил с Израилем ученый сын Соломон, отвергая веру отца своего, строго обрывал Давид брата: «Право на свою веру есть вольная воля человека. Вере отца много тысяч лет, а комммунистическая  — на тонких  ногах стоит».

 

Глава  3

 

1. В год 1941 июня 21, в субботу, засиделись гости в доме Израиля за праздничным столом. Был день рождения Израиля, шестьдесят лет. Съехались, кто мог, сыновья  с женами и детьми, и народу было много, званных и незваных — знали далеко по округе кузнечных дел мастера. Дорогие подарки принесли и говорили в честь него речи красные, и желали всей его большой семье долгих  и счастливых лет.

2.  Поднял Давид тост и сказал: «Ты и отец мой и учитель. Наставлял ты меня на путь истинный и сказал мне: «Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе это сделать, не замышляй  против ближнего твоего зла, когда он без опасения живет с тобой. Не соревнуй человеку, поступающему насильственно, и не избирай ни одного из  путей его; потому что мерзость пред Господом развратный, а с праведным у него общение». (Притчи 3:27-32) Обещаю: не будет тебе никогда стыдно за детей  твоих…»

3.  Много было выпито и сказано за вечер тот. Старики вспоминали свою жизнь, молодые рассказывали о новой,  и все вместе верили, что худое останется позади, и придет счастливая жизнь, потому что мечтают о ней всем народом, и, не жалея себя, строят ее. И, как бывает за праздничным столом, все худое забывалось.

4. Расходились гости заполночь по домам своим, шли группами и пели на всю округу, и звучали песни, еврейские, белорусские и русские. За много столетий жизни совместной научились понимать русский еврея, еврей русского на его языке, хоть и жили все на белорусской земле, по законам времени и местечка, затерянного среди глухих лесов.

5. Стояла высоко в ночном небе июньская луна яркая и серебрила неспешные воды реки Птичь. Бежала луннная дорожка от берега к берегу, и казалась она сказочным мостиком, по которому можно хоть сейчас пройти за счастьем на той стороне, сокрытой лишь призрачным сумраком. Пахло остро и густо травами, настоянными на соках земли, и обиженно вскрикивали потревоженные песнями подгулявших людей птицы, а заяц-косой, настороженно поводя ушами, замер на пеньке и светился  под яркой луной, как свеча, и, оглушенный веселыми голосами людей, затаился волк и потерял запах выслеженной им добычи.

6. Входили люди в дома свои, ложились в постели теплые, тесно прижимались мужья к женам, и любили они друг друга, как может любить человек в сытости и покое. И стало тихо на улицах, за огородами, в полях и лесах, и спало ночное эхо, звуками не встревоженное. От тишины такой упал ветер на землю, и не колыхались ни травы, ни ветви деревьев, и не мерцали звезды. Великий, редкой силы покой снизошел на землю.

7.  А  под самое утро рассветное вой и грохот потрясли пространство. И были они такой силы неизъяснимой и неизведанной, что показалось людям — наступил конец света и пришел час расплаты всему живому на земле за все грехи, замоленные и незамоленные, что скопились в людях за тысячи лет.

8. И повыскакивали люди из домов своих и смотрели с ужасом, как  зависли на черном небе крестовидные дъяволы  с черными крестами на раскинутых крыльях и изрыгают из себя они смертный огонь на все четыре стороны.

9. «Боже, что это?» — воскликнула Рахиль, прижимая к груди зашедшегося в плаче внука своего. «Это война», — сказал Израиль. «Какая еще война?» — спросила Хена,  жена Давида. «Большая», — ответил Израиль. «С кем?» — спросила Хая, жена Баруха. «С Германией». – «У нас с ними подписан договор о ненападении», — сказал Иван. «Мы с ними дали слово чести на весь белый свет», — поддержал его Давид. «Нельзя им верить: фашисты хуже зверей диких, — сказал Израиль и, помолчав, добавил тихо: — Да и наша власть сродни им…» — «Господи, что делать?!» — запричитали женщины: и Рахиль, жена Израиля, и Хена,  жена Давида, и Мария, жена Ивана, и Хая, жена  Баруха, и Ханочка, дочь Израиля. «Око за око», — сказал Израиль. «Зуб за зуб», — сказал  Давид, и вторил им Иван. И услышали они, словно эхо,  голоса братьев своих, хоть и не было их рядом: Барух служил на границе в Брестской крепости, Соломон учился  в Москве, Моисей и Илья – в  Минске.

10.  И настал день, и был он солнечным. Но черный  дым от горевших хат, лесов и полей густой тучей затмил солнце. Бегали вокруг люди, кричали и плакали, и искали родных своих, и тушили пожары, и вытаскивали  из горящих домов  убитых и раненных. И стоял  стон  по округе такой силы, что заглушил звуки улетевших самолетов, опорожнивших чрева свои от грузов  смертоносных.

Когда пришли в себя люди к вечеру и начали окликать по именам родных и близких —  много голосов не откликнулось…

Но в семье Израиля отозвались все, и дом их стоял, не тронутый взрывами, и каждая веточка осталась в саду цела, лишь дрожала от пережитого ужаса.

11. Собрались  мужчины  местечка, и пошли в военкомат, как повелевал им долг для защиты отечества от врагов своих. Но были закалочены двери в нем. А жители соседних домов рассказывали: после бомбежки сбежались все начальники, погрузили свои семьи и вещи в машины, и так рванули с места, что пыль от колес на дороге отставала от бега их.

12. Пока судили и рядили люди, как им быть – на третий день нагрянули с грохотом танки и машины с черными крестами, и носились по улицам вражьи солдаты с автоматами и рукавами закатанными, врывались они в дома и горланили на чужом языке, и только можно было понять: «Матка..яйка..млека…кура! Смерть  коммунистам!»

13. Поздним вечером в дом Израиля осторожно постучали. Вошел вражий солдат, ноги у входа вытер, вгляделся в настороженные лица семьи Израиля и спросил: «Юде?» Но никто ему не ответил. «И правильно делаете, — сказал солдат. — Знайте, что на людей вашей национальности готовится большая бойня. Всех вас убивать будут. Уходите. Спасайтесь». Погладил он Авраама, пятилетнего сына Давида, по головке, вытащил из рюкзака шоколадку и банку сгущенки, сунул ему в руки, попращался и вышел, не оглядываясь.

14.  А утром висели на видных местах местечка объявления на русском языке: «Всем евреям повесить на груди желтые повязки и ждать отправки в Германию».

Созвал Израиль всю семью свою и сказал: «Сыны мои, все уходите в лес. А я буду с вашими женами и детьми. Не посмеют они тронуть детей и стариков».

И  в одну  ночь осиротело местечко без  мужчин – евреев.

15. День за днем рыскали по домам вражьи солдаты и искали коммунистов, а полицаи указывали им дома их. Беда в один день открыла лицо человека. Многие из обиженных советской властью пошли в полицаи. По душе им пришелся указ врага: освободить землю от коммунистической заразы. И были среди этих людей и справедливо наказаные, но большинство облыжно: за слово, честно сказаннное, за колосок, в голод поднятый с поля колхозного, за неотречения от Бога своего, за родного брата, который судьбой передела границ государственных между странами соседними за рубежом оказался – у многих был свой тайный счет с властью.

Не каждый обиженный человек способен соразмерить в трудный час для страны обиду личную с бедой  своей родины.

16. И вылавливали по домам, сараям и погребам  коммунистов – главных виновников беды своей. И предавал сосед соседа. И выводили их к опушке леса на краю местечка… и гремели день за днем там выстрелы. И не ведали люди, что творили, ибо сердца их от обиды и долгого страха  преполнились мщением, а души их, отлученнные воинствующим атеизмом от Бога, забыли заповеди.

И пожинала страна  плоды  бездуховности.

17. «Кто отлучит нас от любви Божьей: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или властность, или меч? Как написано: «За тебя умерщвляют нас каждый день; считают нас за овец, обреченных на наказание». (Рим.8:35-37).

 

 

Глава   4

 

1. И собрались  мужчины — евреи в глухом лесу. Не только еду с собой взяли, но и оружие: кто ружье охотничье, кто нож кухонный, кто топор или вилы. Ибо не как зайцы бежали они от родных мест, а готовились защищать их. Никто не хотел быть послушным бараном под ножом убийц. Были среди них те, кто и в империалистическую войну воевал, и в революцию, и в гражданскую. Когда собираются люди вместе, каждый приносит опыт жизни своей – он и есть сила народа.

2. Был и Георгий, учитель школьный. Поднял он руку, как в классе, когда шум бестолковый успокаивал, и сказал: «Хавейрем! Что за гвалт, что за крик? Не к лицу мужчинам базар разводить в трудный час. Враг пришел на нашу землю, чтобы уничтожить народ наш. Но кто поднимет меч на народ — от меча и погибнет».

Замерли мужчины в строю, как солдаты перед боем, и сказали в один голос: «Что говоришь — делай. Будь командиром нам».

3. И назвали они свой отряд именем Георгия, то ли в честь командира своего, то ли в честь Георгия Победоносца – мстителя за отчизну свою. Вырили землянки для жизни и погреба для пищи, посчитали оружие и разбились по отделениям.

Стал  Давид командиром разведчиков.

4. И послал Георгий его отряд узнать, где враг расположился и где склады с оружием. Вернулись они через три дня и принесли весть страшную. Почти в каждом селении враг стоит, и прислуживают им полицаи — оборотни. Врываются они в дома посельчан – соседей своих, грабят, издеваются над людьми и женщин насилуют. А пуще всех измываются над евреями: вылавливают оставшихся мужчин-стариков, уводят к опушке леса, где коммунистов расстреливали, и убивают.

5. Собрал Георгий весь отряд, и напали они ночью на склады с оружием. И днем и ночью гремели по округе выстрелы и взрывы: нападали партизаны внезапно на немецкие гарнизоны и полицейские участки, пускали поезда под откос, которые шли на восток, и устраивали засады на дорогах. Портные и пекари, лавочники и кузнецы, бухгалтеры и аптекари, служащие и ремесленники, школьники и старики стали воинами — делали дело, к которому никто из них себя не готовил, и мысли такой страшной не было: убивать…

6.  И появились в отряде первые жертвы. Не все возвращались с поля битвы. И познали они жгучую горесть, теряя боевых товарищей, многие оставалось лежать незахороненными в лесах и болотах. И никто не мог знать, когда подстережет смерть, и в какой миг увидит человек в последний раз небо над собой. Не жизнь правила законами смерти. Война.

И рвал лесной зверь труп человека, и кричали над ними вороны в ожидании своей добычи. И приучались звери и птицы есть мясо человеческое, и входили во вкус. И принимал человек, как знак: следует за ним неотрывно лесной зверь или кружит стая ворон – предстоит  смертный бой, и недосчитаются  его товарищи по отряду.

Но и к этому стали привыкать люди. Не жизнь человека, а победа  стала смыслом  жизни.

7.  И шли дни, и проходили месяцы. И уже не верилось, что был мир на земле. Пусть и худой он был, но свой. А память о матерях, женах и детях оставленных жгла сердце мужчин: многие уже изведали горькие вести о ближних своих. И все же теплилась надежда: не может человек мириться со смертью, хоть и стала она уже привычной в каждом дне.

8.  И дошла до них весть страшная. Главный начальник врагов Фюрер отдал приказ: унитожить всех евреев на земле, не оставить ни одного зерна из их племени «для возрождения жизни народа этого». Убегали женщины и дети из родных мест, кто еще оставался жить, в леса и поля. И принимали их партизаны в отряд.

9. И приступили враги выловаливать оставшихся в живых и сгонять  в одно место, оградали колючей проволкой и назвали гетто. Днем и ночью людей в них грабили, избивали и насиловали — не смолкали крики и плач, и разносились далеко по округе. Те, у кого еще не иссохла душа от своих личных бед, русские и белорусы, крались ночами в гетто, приносили друзьям своим еду и одежду, забирали детей малых и у себя прятали. И тогда вышел новый приказ: «За укрывательство жида – расстрел!»

И стали зарастать тропинки в гетто — люди поплотнее забивали щели в своих домах, чтобы не слышать стрельбу и крики обреченных.

10. Собрал командир Георгий бойцов своих и сказал: «Мы должны  спасти хоть детей наших. Война пожирает всех безмерно, но семя для новых всходов мы обязаны сохранить».

Переоделись  партизаны  в одежды  врагов  своих, сели на машины их, в бою добытые, приехали ночью в гетто и стали вылавливать по домам и улицам детей. И плакали навзрыд матери, когда вырывали из их рук дите родное, и проклинали этих врагов безмолвных. И никто из них не знал, что отбирают у них дитя не для смерти, а для жизни.

11.  А утром нагрянули враги в гетто, согнали всех оставшихся в толпу единую и постреляли. И не хватило для них места в овраге глубоком. Разобрали они дома, сложили костер большой и побрасали в него живых и мертвых. Чадил и тлел тот огонь много дней. И корчились в нем человеческие тела, и тянулись их руки к бездонному небу, в которое всю жизнь смотрели они, надеясь, что есть там Бог, видит и слышит он молитвы их, поможет и не оставит в беде. Но молчал Бог.

Стыло холодное небо, и черный дым поднимался все выше, и разносил по округе такой смрад, что люди, которым повезло не попасть в этот адский огонь, молились и плакали, и зажимали носы свои.

12. И решили партизаны многих отрядов воссоединиться в один отряд, чтобы вместе быть врага общего. Встретились на условленном месте. Поднялся командир самого большого отряда и сказал, пряча глаза от  Георгия: «Все мы объединяемся в один отряд, а твой принять не можем». — «Почему?» — спросил Георгий. — «Есть такая  установка из Москвы». — «Да что ты такое говоришь?! — крикнул Георгий, сжимая кулаки до боли. — Разве все мы не люди  страны одной? Или враг я тебе?!» — «Нет, не враг ты мне, — ответил  главный командир. — Ты учил детей наших. И дети наши любят тебя». — «Так в чем же дело?»  – спросил Георгий. И  признался большой командир: «Раз дано такое указание от партии нашей – я, как коммунист, должен исполнить это беспрекословно». — «Ты за что воюешь?» — спросил Георгий. «За освобождение своей родины!» — гордо ответил большой командир. «А где же моя родина?» — спросил Георгий. «Тебе лучше знать…» —  ответил тот и глаза отвел.

На том и разошись два командира, русский и еврей. А были они в мирной жизни соседями. Впервые друг другу руки не подали на прощанье.

13. Вернулся в свой  отряд Георгий и не рассказал своим бойцам об этом разговоре – такое не  может понять  человек…

И сказал самый старый боец Абрам, качая головой, как на молитве: «И в годы беды для всех большой, нам, евреям, надо доказывать, что земля эта — родина наша. Такая судьба у народа, Богом избранного: быть на земле вечным жидом …»

Закрыл лицо заскорузлыми ладонями, оружейным маслом пропахшими, и зашептал молитву Богу своему: «Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное? Восстанут цари земли, и князья совещаются вместе против господа и против Помазанника Его. Расторгнем узы их, и свергнем с себя оковы их… Почтите сына, чтобы он не прогневался, и чтобы вам не погибнуть в пути  вашем; ибо гнев его возгорится  вскоре. Блаженны все, уповающие на Него». (Пс. 2:1-3,12)

14. Обнаружили (или выдал кто?) враги отряд Георгия. Сжали в кольцо смертное танками и пушками. И приняли последний бой бойцы отряда еврейского, отвергнутого властями страны своей. Многие погибли в том неравном бою: мужчины и женщины, старики и дети… А кто жив остался, миновала его пуля вражеская, раненные и голодные, собрались и пришли в большой партизанский отряд. Стали молча поредевшим строем. И сказал их главный командир, не увидев среди них Георгия: «Простите меня, если можете… Москва далеко, а вы рядом… наши».

15. И подошел Давид к командиру новому и сказал ему: «Отпусти меня в дом мой. Может, кто жив остался… говорят, видели». Не мог отказать командир бойцу своему Давиду. У самого семья под врагом осталась, не знал, живы ли? Но понимал теперь командир: пусть и общая для всех война, а для еврея она — верная гибель. И сказал командир: «Иди…Возьми бойцов на подмогу». Ответил Давид: «Спасибо, командир. Не хочу людьми рисковать. Если отыщу живыми своих — сам справлюсь».

И ушел  Давид искать семью свою.

 

 

Глава  5

 

1. И стояла зимная ночь, светлая и искристая, как чистый хрусталь. Серебрил лунный свет иней на каждой веточке и освещал дорогу завьюженную. И бежала впереди Давида тень, длинная и сумеречная, и вела его, как Ариаднина нить, за собой. Шел он за ней, мыслью горькой охваченный: живы ли?

Скрежетал под ногами снег на морозе, и боялись птицы голос подать, войной людей напуганнные; таились они в своих укрытиях и зорко следили за одиноким человеком во тьме. И крался за ним осторожно голодный волк, не приближаясь: опасен вооруженный человек, и надо терпеливо ждать добычи своей. Когда вскрикнет, сам от голода  ослабевший, за живот схватится  и упадет бездыханный на землю – тогда и можно его безбоязно брать, тепленького еще. Хоть и не жирна добыча,  но кости и жилы могут утолить голод любого  зверя.

2.  Как стеклянный колокол зависало небо, упираясь лесами по краям земли. Светили на нем звезды яркие, на которые так любил смотреть  Давид и делиться с ними своими мыслями и мечтами. Но не звезды  сейчас видел он – казалось, пули огненные изрешетили купол. Веяло сквозь пробоины духом смерти – и холодило душу Давида это ледянящее  дыхание бездны.

3.  Подошел Давид к лесу знакомому на краю местечка своего, спрятал в кусты автомат и гранаты, а пистолет под кожух за ремень сунул.

Не горели огни в занесенных снегом домах, вросли они в них по самые окна, бедой и смертями придавленные. И много было пепелищ  вдоль улиц. А когда сбился со счета Давид, понял: там, где чернеет пепелища – и есть дом еврея. Где кухня в доме была, высится и воет в небо лишь труба осиротелая.

4. Постучал Давид в дом Ивана. И вопросил голос встревоженный, неузнанный: «Кто там?» Отозвался Давид: «Друг и брат Ивана». Застучала щеколда, и открылась дверь перед ним, и услышал он крик во тьме: «Господи! Жив Давидушка!» — «Где мои?»  —  спросил Давид, и сухой ком в горле дыхание перехватил. «В дом войди. Не ровен час, увидит кто», — прошептал голос.

Зашел Давид и у порога застыл, в сумрак комнаты вглядываясь. Вспыхнула спичка в руках и в печи свечу зажгла. И проявил ее тихий свет лицо Марии. «Где мои?» — повторил Давид. «Садись, накормлю тебя», — сказала Мария и поставила перед ним картошку, сало и жбан молока. «Что молчишь, Мария?» — вопросил  Давид. «Да ешь ты, ешь… такой разговор трудным будет». — «Дети где?»  — «Тише, разбудишь их…»

5. Прохладно и сумрачно было в избе. И услыхал Давид на печи детские дыхания, и различил средь них дух Авраама и Сарры, детей  своих. И придали они силы душе его. Но сидел он, к пище не притрагиваясь, ждал рассказа. А Мария все молчала и прятала глаза свои, и теребила пальцами непослушными платье на животе впалом.

6. И сказала Мария: «Детей твоих мы с Иваном у себя сохранили. А мать твою Рахиль, отца Израиля, жену твою Хену и сестричку Ханочку угнали ироды в гетто. Иван говорит, согнали их в одно место, обнесли колючей проволкой…А что с ними дальше будет- никому не ведомо. Вот беда-то какая!»

«Где Иван?» — спросил Давид. «На дежурстве», — ответила Мария. «В   полиции служит? Да как же это он?!» — «Не суди его, — запричитала Мария. – Жить-то надо». — «Он кузнец». — «Они об этом его не спрашивали. Призвали в участок, дали винтовку и пригрозили: не будешь служить, немцы быстро узнают, что ты жидовский выкормиш… Что было делать… А тут еще мы твоих детей приютили. Знаешь приказ: за укрывательство еврея  — расстрел…»

7. Встал Давид. «Ты куда?» – всполошилась Мария. «Пойду в гетто своих выручать». — «Пропадешь – охраняют их день и ночь». И сказал Давид: «Просьба у меня будет, Мария… Может, последняя. Сохрани детей моих, пока я не приду. Если живы кто из моих в гетто, заберу с собой. И детей в лес уведу». — «Ты партизан?» — испугалась Мария.  Помолчал  Давид и ответил: «Не говори об этом даже мужу своему…»  И ушел в ночь  Давид.

8. Как зверь петлял он по темным и глухим улочкам, таился у домов и заборов. И все казалось мертвым вокруг: не лаяли собаки, не кричали вороны. Все ближе раздавались одинокие крики, не похожие на человеческие, и обрывали их выстрелы. Но долго еще отзывалось на них протяжное стонущее эхо. Шел он на эти звуки, туда, где жили когда-то до войны, самые бедные люди местечка. «Там гетто», — сказала  Мария.

9. Пробрался ползком Давид под колючей проволкой и, крадучись, вошел в первый дом с сорванными дверями. Лежали на полу человеческие тела, а у выбитого окна стоял, освещенный бледной луной, старик  с обвиснувшими руками. Не обернулся он на зов Давида, лишь вжался всклокоченной бородой в хилую грудь и сказал бездыханным голосом: «Ну, что вам еще надо…» И спросил у него Давид: «Отец, знаешь ты кузнеца Израиля?» И ответил старик, оборачиваясь: «Как такого человека не знать… Только нет уже и его…» — «Жив ли кто из семьи его?» — «Нет ответа на твой вопрос, — ответил старик. — В гетто убивают каждый час». — «Где живут они?» — «Если души их уже на небе, то плоть их найдешь непогребенной там…» — ответил старик и указал ему дорогу.

10. Окна в доме были заколочены досками и щели заткнуты тряпками. Осторожно постучал Давид, но не было ему ответа, ни голосом, ни шумом. «Мама, Хена, это я, Давид, сын ваш и муж», — зашептал он в щель между досками, обжигая губы об изморозь. И услышал он вопль изнути: «Господи, не греши так тяжко!» — «Хеночка, это я, Давид!» — вскрикнул он, дверь толкнул и в дом вошел.

На земляном полу увидел тело человеческое и спросил: «Кто это?» И сказала Хена: «Мама наша». — «Спит?» — «Спит, — зарыдала Хена и на грудь к нему упала. — Не проснуться ей. Отмучилась наша бедная мамочка. — «Кто еще с тобой?» — «Одна я…» — «Отец где?» — «Убили…» — «Ханочка?» — «Не знаю…» — и застонала Хена так, словно выходила ее душа из отжившего тела.

11. Вырыл Давид могилу в доме, уложил в нее бережно, как ребенка в колыбель, мать свою Рахиль, поцеловал в лоб холодный, засыпал землей, поставил сверху камень и кадиш прочитал.

Взял за руку свою жену Хену, и вышли они из дому. «Куда ведешь ты меня?» — спросила Хена. «К детям», — ответил Давид. «Живы?!» — зарыдала Хена, и ноги у нее подкосились. Подхватил Давид жену свою и на руках понес.

12. И вошли они в дом Ивана. Жарко топилась печь, и пахло картофельными блинами. За столом сидели дети, и пили молоко парное. «Мамочка! Папочка!» — закричали Авраам и Сарра и бросились к ним. И плакала Хена, обнимая детей своих, и вытирал глаза Давид.

Обнял Иван Давида и сказал: «Ты жив, брат мой!» — «Не брат ты мне, раз в полицаях», — ответил хмуро Давид. «Надо ж как-то выжить…» — прохрипел Иван. «Человек должен не выживать, а жить, — сказал Давид. — Пошли в партизаны». И ответил Иван: «Перебьют они вас, как зайцев.  Немец уж под самой Москвой», — «Чем дальше зайдут — тем быстрее подавятся». Помолчал Иван и сказал: «Детей хоть оставь – сберегу я их».  И ответил Давид: «Спасибо, брат… Но не будет им здесь жизни. Узнают, кого прячешь – и вам всем не жить». — «Оставь детей, — сказала Мария. — Мы уж им и имена русские дали. Саша и Соня». И ответил Давид: «Не  могу твоими детьми рисковать. Пусть хоть они живут».

И не настаивал больше Иван. Знал Давида, брата и друга своего. Собрал их в путь, одежды и еды на дорогу дал, бутыль самогона. И в лес вывел.

Так и расстались они, не зная, встретятся ли когда еще в этой жизни.

13. Лютой была зима в первый год войны. От мороза жгучего замерзали птицы на лету, трещали стволы и ветки обламывались. Лежали снега навалистые, и трудно было зверю лесному искать в них еду себе.

14. Разгреб Давид сугроб у примеченного куста, взял автомат и гранаты, поднял на руки дочь свою Сарру и вперед зашагал, тропу для жены с сыном вытаптывая. «Далеко нам идти?» — спросила Хена. Ответил Давид: «Три дня пути… Держаться надо, родные мои».

15. Сутки шли они, и вторые. И сторонились они людей и деревень, и огня не разводили. И нес Давид поочередно на руках и дочь и сына, теплом своим согревая. А начинали плакать они от усталости и холода, вливал им в рот самогонки. Днем по лесу шли, а  ночью поля и дороги переходили. И настигла их вьюга такая, что не видно было днем солнца за  черными тучами.

16. А на третий день вдруг раздался с неба гул птицы железной. И начали падать с нее и кружить над ними белые облака, и под каждым из них был солдат в форме вражеской. «Немцы!» — крикнул Давид, подхватил детей на руки и побежал. Но широко было поле заснеженное. Бежали они посреди земли, сверху хорошо видимые, а пули свистели над ними, с шипеньем в снег впиваясь. И гнались за ними враги, с неба  упавшие.

И крикнул Давид жене своей Хене: «Бери детей и беги! Задержу я их!» — «Куда бежать?» — возопила Хена. «К партизанам!» — «Где они?» — «В том лесу найдешь! У кустов спроси и у деревьев — они приведут вас». — «Я боюсь!» — зарыдала Хена. «Беги!» — заорал Давыд, подтолкнул ее и выругался. Первый раз в жизни толкнул, первый раз при ней выругался.

И побежала Хена, жена Давида, и дети их малые. И было Аврааму пять лет, и было Сарре три года.

17. В снег зарывшись, залег Давид и дал первую очередь из автомата. Остановились враги и залегли, от пуль его хоронясь. Обернулся Давид и увидел, как три человека родные за первыми деревьями леса скрылись.  И прошептал: «Господи, убереги и сохрани их. На одного тебя  надежда…  И помру я с верой в тебя».

18. Недолог был последний бой Давида. Лежал он среди поля открытого, один против многих врагов своих, от пуль не защищенный ни бугорком земли, ни кусточком маленьким, ни веточкой дерева. И кружили над ним пули смертные, не давая голову поднять. Стрелял Давид короткой очередью, чтобы патроны беречь. И не было ему пути туда, где за лесом уже скрылись Хеночка с сыночком и доченькой. Но верил он и надеялся, что сбережет их лес, и встретят их партизаны, братья его лесные: уж так было близко до них, что не могут они не слышать выстрелы его боя последнего…

19. И еще успел увидеть Давид небо рассветное и луч солнца, проколовшийся сквозь тучу мрачную. И  вспомнился ему дом отцовский: льется  сквозь окно свет солнца, и,  разбуженный им, открывает он глаза и бежит во двор, где кормит мать гусей, а из кузни доносится стук отцовского молота ….

И скользнула  счастливая  улыбка по лицу  Давида.

20. Но уже не слышал Давид осторожных шагов, подступивших к нему, и не мог удивиться речам людей.

«Готов», — сказал один на русском  языке. «Полицай», — сказал второй. «Собаке собачья смерть», — добавил третий. «Человек…» — проронил четвертый. И оборвал их разговор пятый голосом командирским: «Мы исполнили приказ: никто не должен нас видеть, ни свои, ни чужие!» — «Зачем своих-то губить?» — заокал один из людей. Но оборвал его командир: «Сопли не распускай! Война идет священная. Не на жизнь, а на смерть». — «Похоронить бы его надо, — сказал тот и вытащил из-за пояса саперную лопатку. — Все мы люди». — «Своих хоронить некогда!» — прикрикнул на него командир. Но ответил человек с лопаткой: «Не возьму такой грех на душу». И начал землю долбить. Молча вытащили свои лопаты все другие люди. Вырыли они могилу среди поля заснеженного и уложили в нее погибших товарищей своих.

21. И подошел самый молодой из них к Давиду, взял его за ногу и потащил в могилу братскую. И скользили мертвые руки Давида в последений раз по земле своей, его потом и кровью политой, и цеплялись заскорузлые пальцы, силу былую потерявшие, за каждый бугорок, за травинку мерзлую. И синела наколка на правой руке его между пальцами большим и указательным  «Д.И.Б. 1910г.»

И не знал молодой солдат, советский десантник, впервые спустившийся с неба на землю войны, что многие партизаны делали себе такую наколку на руке, чтобы можно было опознать его, павшего в боях за Родину.

 

ПЯТИКНИЖИЕ   МОЙСЕЯ

 

Начало

Глава 1

 

1.  Красив был второй  сын Израиля. И имя  ему было Моисей.

Когда исполнилось Моисею 6 лет, отдали его учиться в хедер к ребе Герелс, изучать науки иудейские, которые дал Бог на Скрижалах Завета.

Но большевики отвергли Бога небесного и провозгласили бога земного, который учил их: «Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она – дух бездушных порядков. Религия – есть опиум для народа» (К. Маркс) И издали декрет: «Церковь отделяется от государства» («Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах». 20 января (8 фераля) 1918 г.) И заявили они: «Советская власть не нуждается в ее услугах, ибо ее задача: классовая борьба, кровавая и смертная, на пути строительства мирового коммунизма. Мы свой, мы новый мир построим: кто был никем, тот станет всем».

2. И думал Израиль: «Как это из ничего сделать что-то? Подкова делается из железа, железо выплавляется из руды, руда добывается из земли, а землю сам Бог дал людям для жизни живой. Откуда земля? На то он и Бог – непостижимы смертному дела Божьи».

3.   Мал человек и слаб человек противостоять силе сильных мира сего. С волками жить – по вольчи выть. Но для жизни рождается тварь земная.

И отдал Израиль учиться сына своего Моисея в гимназию. Учили его там языку государственному, математике, но пуще всего долбили учения вождей пролетарской революции: «Кто не с нами – тот против нас. Если враг не сдается – его уничтожают».

5.  Однажды  пришел Моисей из школы и спросил отца свего Израиля: «Что такое пролетариат?» Ответил Израиль: «Это все трудящиеся люди, которые добывают хлеб свой честным трудом». — «А для чего им надо объединяться?» — «Чтобы новую счастливую жизнь строить». — «А почему люди объединились в колхозы, а жить стали хуже?» — «Нету  интереса работать». — «Почему?» — спросил Моисей. «Потому что все одинаково трудится не могут. Каждый человек должен жить по плодам рук своих». — «Так зачем же тогда объединяться?» — вопрошал Моисей. «Люди в этом не виноваты. Их заставляют». — «Кто заставляет?» — «Партия». — «А почему она делает то, чего люди не хотят?» — «Они начальники». И сказал на это Моисей: «Они же сами говорят, что партия и народ едины, а меньшинство подчиняется большинству… Народа намного больше чем их». Тяжело вздохнул Израиль и ответил: «У них власть …» — «А почему власть у них, если  у нас государство народное?..»

6. Долго молчал Израиль, не знал, что ответить сыну. Страшно ему вдруг стало, и отрезал он: «Много вопросов задаешь!» Не испугался Моисей, только удивился крику отца своего и сказал тихо: «Это не я…это они сами задаются  во мне…»

Стыдно стало Израилю за крик свой, и спросил он осторожно: «А учителя ты об этом спрашивал?» И честно ответил Моисей: «Спрашивал. А он сказал мне, что я есть подкулацкий сын и не понимаю насущного момента нашей пролетарской революции и строительства нового коммунистического общества».

7. Нахмурился Израиль, сердцем чуя беду, и сказал, как попросил: «Сынок, не надо вопросов задавать». — «А как можно учиться тому, чего не понимаешь?» — спросил Моисей.  «Учись молча. Слушай и голову не теряй». — «Так эти вопросы в моей голове сами растут». — «Не на всякий вопрос ответ есть», — сказал Израиль. «А как же без ответа жить?» — «Как все живут». — «У меня голова болит, если я на свой вопрос ответа не получаю». Не выдержал Израиль: «А ты не задавай!» — «Они сами, сами задаются», — заплакал Моисей.

Обнял Израиль сына, к себе прижал. И услышал в тревожном молчании Моисей стук сердца отца своего и понял: «Молчание – золото».

8.  Но трудно давалось молчание Моисею. Каждый раз, когда возникал в нем вопрос новый, вскакивал он из-за парты, чтобы сказать вслух его — но слышал тогда тревожный стук сердца  отца своего.

Старость научилась молчать, а юность молчать не может. Мир для нее полон вопросов. И без ответа на них – нет для нее разумения жизни. Безответный вопрос омрачает мир вокруг, и душа сомнениями полнится. А где  веры нет — там и жизни нет.

9.   Когда минуло революции десять лет, понял Израиль, что новые науки не несут добра в сердце сына, а злобят его борьбой классовой. Забрал он его из школы и послал в Бобруйск в ЦИТ (Центральный  институт труда)  учиться на плотника. И напутствовал сына Израиль: «Есть главный путь жизни: мастерством рук своих добывать хлеб насущный. Честный  труд – есть радость жизни».

10.  И учился Моисей делу плотницкому: топором рубить и рубанком строгать, стамеской владеть и угольником да метром работе своей точность придавать. И стал ему люб запах дерева и изгиб стружки древесной. Овладевал он с охотой делом плотницким и мечтал строить дома для людей: за время кровавых войн и революций погорело и разрушено было много жилья. И хотя тьма народу погибло, но пока живы на земле мужчина и женщина, рождаются новые, чтобы продолжался род людской.

11. Но не успел Моисей построить свой первый дом. Призвали его служить в РККА (рабоче-крестьянскую красную армию) и там научали: «Святое дело чести и доблести мужчины — есть защита советской власти,  она одна выразитель воли всех трудящихся на земле. Но не счесть врагов ее. Окружили они нас со всех сторон и одной только мыслью кормятся: напасть и побить власть советскую, отобрать у нее земли и фабрики, а трудящийся народ своими рабами сделать. Но мы не рабы! Всякая наша  кухарка может государством править. И назло всем врагам – буржуям, мы будем строить из золота туалеты, чтобы солнца луч отражался в них и слепил глаза врагам народа трудящегося, глаза, злобой и враждой налитые. А мы отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног. Нам враждебны златые кумиры, ненавистен нам царский чертог!»

 

Глава 2

 

1.  И служил Моисей, как и приказано было красному бойцу — защитнику народа трудящегося: из винтовки стрелял, гранату бросал, в атаку бежал,  строевым шагом ходил и песни пел, которые только и должно было петь.

Вставай  проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный  бой  идти готов.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим:

Кто был никем, тот  станет всем!

Это есть наш последний и решительный  бой!

 

На бой кровавый, святый и правый,

Марш, марш вперед рабочий народ!

 

Нам ненавистны  тиранов короны.

Цепи народа – страдальца  мы чтим.

Кровью народа залитые троны

Кровью мы наших врагов  обагрим.

Месть беспощадная всем супостатам.

Всем паразитам трудящихся масс,

Мщенье и месть всем царям – супостатам,

Близок победы  торжественный час.

 

Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем.

 

Настало время, братья, всех палачей разбить,

Чтоб старый  мир проклятый не смог нас задушить…

 

Наш паровоз вперед лети! В коммуне остановка.

Другого нет у нас в пути, в руках у нас винтовка!

Наш паровоз мы пустим в ход, такой, какой нам нужно.

И пусть создастся только фронт—

Пойдем врага  бить дружно!

 

Так пусть же Красная сжимает властно

Своей  мазолистой рукой,

И все должны  мы неудержимо

Идти в последний  смертельный  бой!

 

Готова армия в часы ударные, устав всегда один:

Что нашей кровью, кровью завоевано,

Мы  никогда врагу не отдадим!

Смело мы в бой  пойдем за власть советов

И, как один, умрем в борьбе за это!..

 

2.  Красив был голос Моисея. Бывало, запоет на привале песни отцов и матерей, русские и еврейские, заслушаются товарищи и просят еще спеть.

«А почему ты в строю наши песни советские не поешь?» — спросил его командир. И ответил ему честно Моисей, как товарищу своему ратному: «У меня от них во рту солоно делается, словно зубы выбили и полно крови». И закричал на него командир: «Так ты супроть советской власти!» Но не дрогнул душой Моисей, ибо не знал за собой такой вины. И спокойно ответил он: «Думать надо, когда поешь…» Перебил его командир: «Партия за нас думает! А ты есть рядовой солдат. Партия тебе доверила оружие, чтобы  ты боролся за правое дело трудящихся, жизни своей не щадя!» Ответил Моисей: «Правое дело на крови не построишь». Начисто забыл в сей час наставление отца своего Израиля: молчание – золото. Но не сам отвечал он командиру, а сердце его кричало. И заорал командир: «Ты есть вражина народная! Подкулацкий сын да к тому же жид. Мало вас били! Долбим мы вам нашу науку пролетарскую, а вы все свое гнете… Вы есть пятая колонна среди народа нашего трудящегося. Под трибунал пойдешь!»

3.  И судили Моисея  судом революционным по законам нового времени. Сняли с него ремень и погнали по этапу на великую стройку коммунизма, на Беломоро – Балтийский канал, чтобы в труде выбить из него мысли крамольные и научить жить под руководством Сталина.

 

 

 

 

Глава  3

 

1.  Рыл Моисей котлованы лопатой, в тачке камни возил и ногами бетон месил. Спали люди в земляных бараках, укрывшись рогожей дранною, и хлебали похлебку смрадную, вареную на костях рыбы тухлой. А кусочек хлеба не каждый день видели.

2. И были здесь люди со всех концов страны. Слушал рассказы их Моисей и дивился: никто из них не имел за собой вины. Обличили их в том, что не хотят они жить по законам  большевистского времени. Но не может божья душа предать отца и брата своего за мысли честные, вслух высказанные — пуще жизни верны они были законам веры своей: христинской, иудейской, мусульманской. Внимал Моисей их исповодям, часто предсмертным, и понимал – все религии схожи в главном: не убий,  не желай ничего, что у ближнего твоего, не кради, почитай отца твоего и мать твою,  не произноси ложного свидетельства на ближнего своего, не прелюбодействуй,  не сотвори себе кумира, относись к другому, как хотел бы ты, чтобы к тебе относились.

3. Тяжка была жизнь людей вокруг, но верили они, что даст Бог силы выстоять — и вернутся они домой к отцу-матери, к жене да детишкам своим малым, без кормильца оставшимся.

Был непосилен их труд и горек в каждом дне. Но видно столько беды  скопилось на земле, что не мог Бог услышать и различить молитвы людей этих страждущих. И, как мухи в мороз, гибли они – в который день по сорок человек забирала смерть. И не совершали над ними ни обряда, ни панихиды, а оставались они лежать поверх сырой земли, и заливали их сверху бетоном. Крепки были сооружения те, замешанные на плоти и крови людской.

4.  И не знал человек, когда настигнет его смертный час. Бывало, возьмет окурок из руки товарища своего и поднесет к губам иссохшим, а тот пал под ноги к нему, смертью скошенный. При встрече уже не здоровались люди, а спрашивали: «Жив?», а, расставаясь, говорили: «Прощай…» И скоро уже и на это слово сил не было: лишь из глаз лился тусклый свет — и понятен им был меж собой. Легши спать, не знал человек, проснется ли, увидит ли новый день.

5. Стоял над местами теми какой-то странный звон, день за днем новыми звуками полнившийся — это души убитых непосильним трудом носились над плотью своей, в бетон замурованной.

6.  Везло Моисею – он все еще оставался жить, хоть и стал вес тела его вдвое меньше. Тянулись жилы его по широким костям, а под кожей, морозом и ветром дубленой, каждая венка молокровная, как паутинка,  светилась и дрожала.

7. №14. Приказ начальника строительства Беломоро-Балтийского  водного пути. ст. Медгора.   26 июня 1932 года.  №28. «Июль и август — решающие месяцы  нашей стройки. Все участники стройки должны немедленно начать подготовку к героическому наступлению на выполнение и перевыполнение плана решающих месяцев. Каналоармейцы и командиры! Решающие месяцы — это наивысшая  точка нашего строительства  по овладению самым большим объемом работы. Решающие месяцы — это наивысшая  точка нашего строительства  по овладению наилучшим качеством производимых работ. Под знаменем высокого качества и высокой производительности 2 июля мы, все как один, перейдем в наступление на выполнение программы и плана решающих июля и августа. Начальник  строительства  Коган»

 

№15. Телеграмма  Г. Ягоды о работе Беломорстроя  Фирину, Френкелю 1933 г. Медвежья  гора, Беломорстрой. «Ход работы, не смотря на принятые меры оздоровления лагеря и строительства, требует дополнительных мероприятий для обеспечения окончания работ строительства к 1 мая. Отстрочка в окончании строительства допущено быть не может и не будет. Канал должен быть закончен к 1 мая. Приказываю:

1. 1. Весь чекисткий, административный, инженеро-технический аппарат лагеря и строительства перевести в боевое состояние, создав вместо лагерных  отделений  боевые  штабы во главе с крепкими чекистами, придав им в качестве помощников — инженеров, могущих обеспечить новые темпы  работы.
2. 2. Везде, где только можно, вести работы  в три смены, соответсвенно принять меры к обеспечению работы  освещением, необходимым инструментом, материалом и т. д.
3. 3. Обеспечить возможность для работающих получения горячей пищи без отрыва от работ на трассе.
4. 4. Снимать с работы и предавать суду всех, кто пытается продолжить очковтирательство или срывать каким-либо другим путем боевые темпы работы, кто бы эти лица ни были.
5. 5. Техперсоналу, добросовестно работающему, создать обстановку уверннности в завтрашнем дне, уверенности в том, что хорошая работа будет оценна ОГПУ.
6. 6. Создать  такие условия  десятникам, чтобы они имели власть, равную ответственности.
7. 7. Самым суровым образом карать всех, кто недостаточно внимательно относится к вопросам бытового обслуживания заключенных (производит кражи, обсчеты при раздаче пайков), и широко объявить заключенным о том, что руководство лагерем  и строительством ждет их сообщений о наблюдающхся в этой  области беспорядках, и что виновники этих непорядков по выяснению будут обязательно наказываться.
8. 8. Максимально сократить весь аппарат управаления лагеря и строительства, как чекистов, так и инженеров, с тем, чтобы не менее 50%  этого аппарата было немедленно брошено в наиболее узкие места  строительства.
9. 9. Мною приказано ГУЛАГУ немедленно отправить в помощь вам 10-12 работников ГУЛАГа.
10. 10. Объявить всему населению лагеря, что выполняющие и перевыполняющие норму в эти последние решающие месяцы работы получат значительные льготы, вплоть до полного освобождения, независимо от предыдущей их работа.

Ягода. (Бел-Балт. канал, история строительства. М.1934 г.с.221,265)

 

8.  Повезло Моисею. Один из немногих начал он свой путь с первого дня строительства канала, прошел за три года  с лопатой и тачкой в руках 227 километров и остался жить.

И еще повезло ему: 20 июня 1933 года видел он открытие канала:  первыми по нему плыли на пароходе большие начальники и рядом с ними великий пролетарский писатель. Все они весело и дружески  махали им руками и торжественно призывали строить своим бескорыстным  вдохновенным трудом  новые каналы и электростанции для своего любимого отечества, освещать жизнь людей «лампочкой Ильича», чтобы видел весь мир самую передовую страну, в которой  «так вольно дышит человек». И обещали, что родина не забудет их.

9.  Стоял Моисей на берегу, дрожа иссохшим телом, среди тех, кто мог еще на ногах стоять, и не было у него сил руку поднять для ответного приветствия. И вспоминал он солагерников своих, совершившых этот непосильный для голодного человека труд во благо отечества  своего – каждый второй из них полег на дне канала.

Расходились волны по мутной  воде и бились в бетонные берега. И чудилось Моисею: это души кричат, а тела, непогребенные, напитавшись Онежской воды, вздымаются, чтобы надышаться воздуху.

И вдруг бурно заклокотала вода в канале от вздохов многотысячных, и стал качаться пароход, и раздались испуганные крики начальников. И смекалистый капитан отдал команду срочно причалить к берегу. Толпясь и крича, бросились по трапу все, кто был на палубе, и, едва поспевая, трусил за ними великий пролетарский писатель.

10. Пышно отпразновали победу начальники. На радостях, иных, оставшихся в живых от работы людей, домой отпустили, взяв строго подписку с них, под угрозой смерти, не разглашать тайну о великом этом строительстве даже родной матери, а славить  мирный и созидательный труд в стране самого справедливого в мире социалистического  отечества.

11. Постановление ЦИК Союза ССР о представлении льгот участникам строительства  Б-Б канала им. И. Сталина. 4 августа 1933 года. В связи с успешным окончанием строительства Б-Б канала, имеющего огромное народнохозяйственное значение, и передачей канала в эксплуатацию, Центральный  Исполнительный Комитета Союза ССР постановляет:

1. 1. Принять к сведению, что к моменту окончания строительства Б-Б канала имени Сталина органами ОГПУ Союза ССР уже полностью освобождены  от дальшнейшего отбывания мер социальной защиты 12484 человека, как вполне исправившиеся и ставшие полезными для социалистического строительства, и сокращены сроки отбывания мер социальной защиты в отношении 59516 человек, осужденных на разные сроки и проявивших себя энергичными работниками на строительстве.
2. 2. За самоотверженную работу на строительстве Б-Б канала им. Сталина снять судимость и восстановить в гражданских правах 500 человек по представленному  ОГПУ Союза ССР  списку.

Председатель ЦИК Союза ССР М.Калинин Секретарь ЦИК Союза ССР А. Енукидзе ( Б-Б канал с. 14.)

 

Главного не записано в этом документе: сколько человек всего работало на строительстве, и сколько из них стало раствором в бетонных берегах канала.

 

 

Глава  4

 

1. И еще раз повезло Моисею: добрался он домой. Без стука дверь открыл, споткнулся и замер на пороге. Поднялся к нему навстречу отец его Израиль и спросил: «Что надобно тебе, человек пришлый? Отчего входишь, не спросясь дозволу?» Прижался Моисей спиной к стене, сполз на пол, и только было сил прошептать: «Здравствуйте родные…дом мой…»

«Мойша! Сынок! — закричала и бросилась на колени мать его Рахиль, прижала к себе тело сыночка своего и заголосила. — Что они сделали с тобой?!» И спросил отец Израиль: «Такая значит теперь служба?» — «Вернулся …»  — ответил Мойсей.

2.  Сиднем сидел на печи Моисей всю осень. Смотрел на родных своих оживающими глазами и молчал. И кормила его мать с ложечки, как ребенка маленького. От любви родительской,  от заботы их вернулись силы к Моисею. И встал он на ноги.

3.  Приняла Моисея к себе артель плотницкая. Ходили они по деревням и дома строили. И уважали его товарищи за умение, труд и выносливость — не было ему равных по мастерству: и бревно отесать, и раму сделать, и фигурный  наличник одним топором выстругать.

Только молчалив он был и суров лицом. И дивились отец с матерью: самый говориливый и красивый был он среди их детей – и куда все ушло? Но молчал Моисей, даже губы его не улыбались на шутку веселую.

4.  Первый раз улыбнулся он через три года. Вошел в дом с красивой девушкой Броней. Кудри ее черные по плечам лежат, глаза темные, как угольки светятся. Улыбнулся  отцу — матери и сказал: «Благославите».

5.   Поженились Моисей с Броней, и зажили они в мире и согласии. Она – учительница, он – плотник. Дружной артелью плотницкой срубили дом для молодой семьи. И стал опять Моисей лицом красив, подстать своей жене – красавице, и заиграла улыбка прежняя на его счастливом лице.

6. Родились у них дети, Григорий и Тамара, и радовали родителей  здоровьем и красотой. Не было для Моисея большей радости, чем играть с ними и игрушки мастерить им. А по воскресеньям сажал он детей на велосипед с коляской и вез в отцовский дом. Вбегал маленький Григорий в кузню к деду своему Израилю, хватался за молоточек и звонко стучал  по наковальне. Смотрел на внука Израиль глазами радостными и счастливо приговаривал: «Весь в меня пошел. Будет мастером – счастья своего кузнецом».

 

Глава  5

 

1.  И послала артель Моисея учиться на мастера в столицу Белорусскую. Всей душой постигал он науку строительную: чертежи читать, дома проектировать, расчеты вести. Учился он прилежно, и родилась в нем дума главная для счастливой жизни: «Свой дом – сила человека, оплот и надежда его. Смысл всей жизни — дружная  семья в доме своем».

2. А съехались обучаться науке строительной люди мастеровые из разных мест. По вечерам сходились они за одним столом в общежитии, пили чай вприглядку с сахаром и вели разговоры долгие: о делах, о семьях своих, о строительстве жизни новой. Откровенны были эти разговоры их, ибо каждый знал и любил  и жизнь, и работу свою.

3.  И сказал Моисей близким его душе товарищам: «Будь у нас власть народная, я бы так сделал: как встал человек на ноги и вышел на хлеб свой — выделить ему надел земли и лес для строительства дома. И всем народом построить. А получил молодой хозяин ключи от дома — расчитайся честно за добро народное: вырубленную делянку леса сам засади да присмотри. Урожаем со своего огорода с бедным поделись. Дорогу на улице всем народом вымостить, и каждый свой участок в чистоте держи. И не было бы тогда у нас ни несчастных, ни бездомных, ни голодранцев, ни грязи вокруг. Всем одинаково самостоятельный путь в жизнь начинать — это и есть фундамент для жизни разумной и счастливой».

4. Не все согласились с ним, заспорили. Да, поразмыслив, приняли разумность плана жизни такой. И сказал один: «Моисей, ну и голова у тебя! Прямо дом советов!» Добавил второй: «Тебе бы быть народным комиссаром по строительству». Пошутил третий: «Твои слова да комиссарам в уши». И ухмыльнулся  четвертый: «Где им услышать — они себя  выше Бога поставили».

5. Пошутили мужики, позлословили и заполночь спать улеглись от пустого чая и сытных разговоров пьяные. А Моисею крепко своя идея в ум вошла, всеми товарищами одобренная. И думал он в ту ночь: как ее до главных начальников донести, чтобы услышали они и поняли, и дали ход для блага народа всего. Засыпая, решил он: «Жизнь положу, а дойду до главного начальника…»

 

 

2.  Война

 

Глава 1

 

1.  И был тот разговор в ночь на 22 июня 1941года. Небо было чистое, как вода в роднике, и сверкали звезды яркие, и лунный свет так озарял притихшую землю, что чудилось – звенит тишина.

2.  А в четыре часа утра разбудил всех грохот неслыханный. Горели и рушились дома, кричали и бегали по улицам обезумевшие от страха  люди.

«От мать твою итить – опять война!» — смекнул кто-то из мужиков. Собрались все и в военкомат побежали. И сказал им военком минский: «Кто тут иногородний есть – не ломитесь в двери! Отправляйтесь по месту прописки, там вас под ружье возьмут для защиты отечества народного от врагов – супостатов».

3.  На вокзале уже толпилась тьма людей, грудились у вагонов, друг дружку отпихивая и ссорясь. Носились по небу самолеты с крестами черными – и разрывались бомбы посреди толпы. И разлеталось мясо человеческое во все стороны, и были в крови и лица и камни. И бегали живые и перепрыгивали через тела изуродованные.

4.  Забрался Моисей на крышу поезда, укрыл от буйного ветра голову котомкой тощей – так двое суток ехал. А разбомбили поезд – пешком пошел.

5.   День и ночь спешил он домой, и об одном думал: поскорее  бы  детей и жену к груди прижать…да живы ли? На пути его лежали города разрушенные и деревни погоревшие, и много людей было побито в них. И тащились по дорогам беженцы со своим нищим скарбом и говорили ему: «Не поспеть тебе. Ты пешком идешь, а злыдни эти на машинах и танках прут на восток… Грозятся к зиме Москву взять». И такие страхи рассказывали, словно все они возвращались со строительства Беломоро  — Балтийского канала.

6. А в Бобруйске  – уж враг стоит. Обошел он стороной и через лес  подался – всего-то с полста верст до родных мест осталось.

Встретился ему на лесной дороге Исаак Рейнгольд, соседних  мест  житель, и так сказал: «Не поспел ты, Моисей. В наших домах враг засел. Собрал он из доброохотников полицейские отряды, дал им оружие и поставил начальниками над людьми. Коммунистов всех постреляли. Теперь за евреев принялись. Все, кто успел – в лес  ушли. Мы теперь партизанским отрядом живем. Пошли со мной…» — «А мои–то как?» — спросил Моисей. «Кто знает – война…» – «Пойду, хоть глазком взгляну». И ответил Исаак: «Не пройти тебе. День и ночь стерегут полицаи подступы к нашим домам». – «Как жить тогда?» – «Как мы все живем».

7.  Привел Исаак Моисея в партизанский  отряд, и удивился  Моисей: одни евреи в нем. Пояснил Исаак: «Война для всех беда, а для нас, евреев – погибель. Хотят враги всех нас, как и коммунистов, со свету  сжить».

И сказал старик Абрам, отец Исаака: «Дивлюсь я глупости людской. Две тысячи лет силятся извести наш древний народ с земли: убивают и топят, жгут и изгоняют – а все живы мы. И как не могут понять враги наши: мы – народ Богом избранный. Сам Господь послал сына своего на смерть и воскресил его: знайте же – неистребим народ мой. И мы должны в годину испытаний делами своими поддержать веру в нас Божью».

8.  Так стал Моисей партизаном. И в войну пригодилось мастерство его плотницкое: строил землянки и укрытия. В бой ходил, взрывал  мосты и железные дороги, полицейские управы и вражьи гарнизоны.

И щемила душу мысль тяжкая: «Учился строить, а разрушать ума не надо».

9. Раз послал командир Моисея в отряд соседний передать срочное донесение: вместе собраться и разбить большой гарнизон вражеский. Поспешил Моисей через леса и болота, отыскал отряд и доложил  все, как было ему приказано. Взял от командира пакет секретный и в обратный  путь отправился.

А по дороге, всего – то километра три, дом родной был. И так  захотелось ему увидеть хоть одним глазком своих детей с женушкой, что не стало сил терпеть. Свернул с тропы и в местечко вошел, вдоль темных улочек крадучись. А первым был дом Мишки Сергеюка, товарища его давнего. И решил он сперва зайти к нему, расспросить о семье своей и предупредить приход свой  неожиданнный.

10.  Родились они с Сергеюком на одной  улице, в одну школу ходили, с вечеринок вместе девчат провожали, по ночам домой возвращались и  делились дружески думами сердечными. И вышло так, что поженились они в один год на девушках из соседнего местечка. Моисей работал  плотником, а Сергеюк после учебы стал следователем народного суда. Все знали они друг о друге, только одного не знал Моисей: в то время,  как он учился в Минске, был осужден Сергеюк за взятки. А когда повезли его в тюрьму – поезд под помбежку попал. Сбежал он, домой вернулся, первым в полицаи записался и был поставлен старшим над ними.

11. Вошел в дом и сразу понял: не рады ему. Но спросил Моисей: «Живы мои?» И ухмыльнулся Сергеюк: «Живы пока…» Сказал Моисей давнему товарищу своему: «Миша, помоги мне вывести мою семью в лес…» Ответил ему Сергеюк: «Ты ждешь пощады? Не жди! Всех вас, коммунистов и жидов, уничтожать будем! Власти вашей конец пришел!»

12.  Повернулся молча Моисей и домой побежал. Но пока они с женой  Броней ребятишек спящих будили и в путь собирали, пронеслись  черные тени за окном. «Полицаи! – крикнула Броня. — Прячься,  Моисей!» – «А вы как?» – «Не посмеют они нас тронуть». Открыла она крышку погреба, втолкнула его туда, крышку захлопнула и сверху комодом  заставила.

А в дверь уже стучат прикладами, и орут: «Эй, племя жидовское!  Отоприте!  Ломать  будем!

13. Ворвались полицаи в дом, как стадо голодных свиней в хлев к кормушкам, и заорал Сергеюк: «Где Мойша – жит порхатый?!» И ответила ему Броня: «Может, ты видел, так скажи мне — измучилась я от неизвестности». — «Брешешь, порхатая! Говори! Все равно найдем». И сказала Броня: «Миша, разве не друг ты ему, и твоя  жена не подруга  мне». – «Я таких, как вы, в гробу видел. Пришло время  – племя  ваше  жидовское под корень срубить». И сказала Броня: «Что ты говоришь такое, Бога  побойся». – «Это вы нашего Бога распяли – вот и пришло время возмездия». – «Разве Христос не еврейский  сын». — «Он сам от вас отрекся – и нет вашему отродью места на земле». И спросила Броня: «А помнишь ли ты заповеди Христа?» – «Не учи ученого! Не ученик я тебе!» —  заорал Сергеюк и ударил ее по лицу.

14.  Слышал Моисей, как роются враги в доме его, как сапоги стучат и мебель падает. Заплакали дети, Григорий и Тамара, и раздался окрик Сергеюка: «Эй вы, жидовские выродки, где отец ваш?» И ответил ему пятилетний сын Григорий: «Дядя  Миша, чего ты кричишь на нас?  Разве не люди мы». – «Не бывать этому!» — оборвал его крик Сергеюк.

Не выдержало сердце Моисея. Решил открыться он, спасти детей своих. Да вспомнил про пакет срочный, который командиру передать надо – и обмяк на полу каменном. Гремел топот ног над ним, и вторил ему алчущий крик Сергеюка: «Все беру! Все мое! Я жида выследил. Его добро – мне награда!»

И  долго трещали половицы над головой Моисея.

15. И прошло неизвестно сколько времени, и стала тихо в родном доме, как на кладбище. Выбрался из своего убежища Моисей и застыл: пусто вокруг, ни жены,  ни детей,  и стены голые.

16. Вышел Моисей из дома и крадучись вдоль улицы пошел. И вдруг злой окрик за спиной его: «Вон твой жид!» Кинулся бежать он, меж дворов петляя. Уж вот и край поселка, а за ним поле чистое. Заскочил он в уборную и затаился. И слышит голос женщины: «Вона там  сидит —  от страха  обосрался!»

Выскочил Моисей и бросился бежать через поле к лесу спасительному. И засвистели ему вдогонку выстрелы, фонтанчиками землю под ногами взрывая. А лес он вот, впереди стоит, ветвями машет, к  себе зовет.

17. Упал Моисей под куст можжевеловый, иней в ладони сгреб, чтобы огонь в груди загасить. Сколько так пролежал – не помнил. Открыл глаза – лес в серебре блестит. Приподнялся Моисей – и рухнул, как дерево  срубленное. Увидел  кровь  под собой, и понял, что ранен он.

Сделал Моисей костыль и по лесу побрел. Шел он, падал и полз, и сознание терял. А открыл глаза – видит: небо над ним качается, а под ним полозья скрипят. И услыхал голос рядом: «Оклемался, человече, значит, долго жить будешь». Сидит перед ним мужик в тулупе и табаком попыхивает. Сунул Моисею в зубы самокрутку: «Кури – полегчает». – «Ты куда меня везешь?» — спросил Моисей.  «Жить», – был ему  ответ.

Глава  2

 

1.  Был Вишневский Юзик (так звали мужика) лесником. Жил он в этих краях безвыездно всю жизнь свою. Перешла к нему служба от отца, а тому от своего отца. Обоих убили в гражданскую войну, одного белые, другого красные. Но не научился Юзик различать людей по цвету. Были для него люди, как деревья в лесу: всем в равной мере дал Бог жизнь, тепло и пищу. И дивился Юзик вражде людей меж собой: и как все они понять не могут, что все Богом для жизни создано.

2.  Привез Юзик Моисея к себе в дом лесной, уложил на кровать, раны  промыл, и врачевать начал. «Повезло тебе, человек, — сказал он. — Пули навылет прошли. Только много крови ты потерял…» Отправился он в село за лекарствами, вечером хмурый пришел и говорит: «Опасно у меня тебе оставаться. Рыщут фашисты по домам, партизан  ловят».

Отвез он Моисея в глушь лесную, шалаш сделал, уложил на сено, тулупом накрыл и сказал: «Тут и живи, а я тебя не оставлю».

3.  И жил один в лесу Моисей. Через день приходила к нему Мария, дочь лесника, четырнадцати лет, приносила ему пищу и раны перевязывала. Шли день за днем. И от одиночества опять отучился Моисей разговаривать. Все, что видел и знал в жизни, в памяти перебирал, и разговаривал со многими, не зная, что нет уж их в живых. И открылось ему: пока жив человек – нет забвения роду людскому, каждому найдется место в душе живой.

4.  Но вот нет Марии три дня, и четвертый на исход ушел. Неспокойно стало на душе. Встал он на ноги – и силы к нему вернулись. И отправился он к Юзику отблагодарить за добро его.

5. Уже на подходе к дому услышал он голоса чужие. Затаился за деревом и видит: привязаны к терасе дома Юзик и Мария. А рядом расхаживают три полицая и немец. И узнал он голос Сергеюка: «Не скажешь, куда жида спрятал – спалим тебя вместе с дочкой твоей!» – «Не знаю такого», — отвечает Юзик.  «Брешешь! Мне люди доложили!» — заорал Сергеюк и хлестнул его поперек лица  пугою.

Поднял Моисей полуавтомат свой, поймал на мушку спины вражеские и застрочил. Три трупа, корчясь, полегли на землю. А Сергеюк сбежал. Видно, не судьба была ему принять смерть на этот раз.

6. Освободил Моисей Юзика и Марию и сказал: «Не будет теперь вам  жизни здесь. Пошли со мной в отряд».

Сели они на телегу и отправились в путь. Блуждали по дорогам заснеженным. И не знал Моисей, что за время его отсутствия кто-то выдал расположение отряда. И был неравный бой, и много партизан полегло в нем.

7.  Долго бродили они по лесу в поисках братьев лесных. Заходили на хутора, но не всякий пускал их в дом к себе: война делает человека нищим, осторожным и злым. И сказал Юзик Моисею: «Мы с Марией домой вернемся. Извини  нас». И ответил Моисей: «Там засада  будет – не простит тебе Сергеюк». – «Есть у меня  человек надежный,  — сказал  Юзик. — Пошли к нему».

8.   Надежного человека звали Алеша. Был он широк в плечах, борода и брови рыжие, а глаза голубые. Принял он их, баньку протопил, накормил  досыта, а спать в гумно на сене положил и, извинившись, пояснил: «Немцы в любой час нагрянуть могут. Злобятся враги наши день ото дня. Прочесывают деревню за деревней, дом за домом, каждого пятого стреляют, и дом его жгут. Как  разбили их под Москвой и Сталинградом – вовсе озверели».

9.   На третий день вошел в гумно Алеша и человек с ним. Услышал его голос Моисей и бросился из укрытия – брат его названный Иван. Обнялись они. Рассказал Иван, что узнал про Моисея от Сергеюка, начальника своего. Стал и вовсе свиреп Сергеюк, не приведи господи: есть не сядет, пока  кровь не прольет, и все равно ему, чья: человека или курицы. Много уже бед натворил, злобен дух его, страшней фашисткого.

«Почему ты служишь им?» — спросил Моисей. «Сказал мне Сергеюк, — ответил Иван, — что я  — жидовский выкормыш, и на детях моих этот грех висит. Не пойду к ним служить – будет наша место на горе Мыслочанской. Там всех наших евреев постреляли».

Проговорили они всю ночь. И такое поведал Иван, что жить не хотелось: может, из всей их семьи большой, одного Давида, который вывел свою жену и детей из гетто, смерть пока стороной обошла.

«И на тебе этот грех лежит», —  сказал  Моисей. — «А что делать мне? — спросил Иван. – Жить-то надо». —  «Пошли с нами к партизанам». — «Не простят они мне». — «Покаянную душу Бог услышит и люди поймут».

10. Пока жив человек, он надеется. И ушел Иван с Моисеем. И нашли они партизан. Рассказал Иван командиру все, как есть, и про себя и про гарнизон вражеский, и сам вызвался провести отряд к нему тропою тайною.

И был бой. Разгромили они гарнизон, а Сергеюка живьем взяли. И судили его народом всем. И плакали люди, рассказывая, сколько он горя  им причинил: ни одной семьи злобой своей не обошел.

И был страшный, но праведный суд на Сергеюком. Согнули две березки на краю села, привязали его, ирода, к ним за ноги, отпустили березки…и выпрямились они.

 

 

 

 

Глава 3

 

1.  Была лютая зима сорок третьего года. Но страшнее ее была лютость фашистская: гнала врага Красная армия — и в страхе и злобе своей убивал  он, грабил и жег все на своем пути.

И не осталось больше мочи терпеть человеку: даже тот, кто в своей жизни курицу не обидел – в партизаны шел. И не хватало на всех ни еды, ни оружия.

2.  А главный фашист – фюрер – отдал новый приказ: в один месяц уничтожить всех партизан, не жалея и дитя малого. Сели враги на танки и самолеты и помчались леса прочесывать. Горели леса от горизонта до горизонта, и было все больше убитых и раненных. Зажали они отряды тесным кольцом – и люди уже к смерти готовились, как к счастливому избавлению от мук невыносимых.

3.  И собрал командир отряда Корж Василий Иванович всех бойцов от мала до велика и так сказал: «Помирать нам, как скотине загнанной, совесть не велит. Пока есть на нашей земле враг – будем биться до последнего. Для  нас  есть один закон: сам погибай, но хоть одного врага с собой в могилу затащи. Мы защищаем свою землю — и спасет она нас».

4.  Построил он мужчин, женщин и детей в цепочку одну, оглядел взглядом отцовским и сказал строго – настрого: «Всем идти след в след. Кто с тропы свернет – сам пристрелю». Взял палку в руки и впереди пошел через снега, завалы и болота  мерзлые.

Шли за ним люди, много людей, след в след, словно по тропе этой один человек прошел. Ломался на болотах лед под ними, и, не успев крикнуть, исчезал навсегда человек в жиже мутной и смертной.

И вышли люди из окружения. Но многих не досчитались.

5. И снова партизаны в бой ходили, гарнизоны вражеские громили, взрывали мосты и поезда врагов, с их земли удирающих. И кричали  враги: «Что это за страна такая! Разве можно воевать ночью! Человек ночью спать должен!» И бросали бомбы и снаряды.

И гибли люди, Богу не помолившись. Ибо стал для них один бог – Победа.

И длился год, как десять лет. Течет время — и воздает каждому по заслугам.

6. И в битве за свободу земли своей не уступал человек человеку, верующий в Бога – комммунисту, еврей – русскому. Но звучал в самый трудный час битв смертельных  боевой  клич: «Коммунисты  вперед!»

И вступил Моисей в партию, коммунистом стал. Дал ему рекомендацию сам командир отряда и сказал торжественно при товарищах всех: «С такими, как ты, Моисей, мы и победу добудем и коммунизм  построим!»

7. Наступил месяц май года тысяча девятьсот сорок четвертого, и пришла Красная Армия с боями на землю Белорусскую. Дали партизаны свое последнее сражение в ночь на семнадцатое под городом Пинском, пробиваясь навстречу к своей армии.

Много партизан встало в ряды Красной армии, чтобы гнать фашистского зверя к его логову и очистить Европу от этой нечести. Иным бойцам наказ дали: «Спасли мы землю свою от врагов, но много они порушили городов и сел. Будем строиться и новую жизнь возрождать».

А Моисею сказали: «Великое число сирот малых по земле нашей рассыпалось. Собирай их и учи новую жизнь строить».

 

3.  Моление  о  мире

 

Глава  1

 

1. Назначили Моисея директором школы ФЗО №36 города Пинска, и стал он воспитывать и учить детей для жизни мирной: истосковались люди так, что уже и забыли, как  жить в ней.

И собирал он детей бездомных, сирот вшивых и грязных, кожа да кости, от голода с животами вспухшими: каждого надо накормить и одеть, приласкать и к слову доброму, ими забытому, приучить.

2.  Трудился Мойсей день и ночь: строил и учил, обед им варил и одежку латал. И наставлял не забывать родителей убиенных. И все равно звали его дети  «Папа Моисей».

3.  А когда пришла победа полная, и вернулась Красная армия на землю свою израненную, начали подсчитывать убитых на войне: больше двадцати миллионов оказалось, и не счесть было пропавших без вести.

4. И решил Моисей посетить края родные: «Может…» — теплилась надежда. Отпросился у начальства сроком на неделю, забросил за плечи рюкзак с консервами и отправился на место рождения  своего – Глуск.

5. Шел он дорогами, войной покалеченными, и душа кровью обливалась: чернели вокруг пожарища, валялись деревья с корнями вырванные, вся земля была воронками изрытая. Разбегались от него звери тощие, кружили над ним вороны голодные, и стоял месяц ущербный, словно снарядом разорванный. При встречах с людьми – не видел в глазах радости.

6.  На третий день пути к родным местам еще больнее заныло сердце Моисея. Оглядывался и не узнавал мест с детства знакомых: торчали над обрушенными домами трубы обугленные, как кресты над холмами могильными, не лаяли собаки, не кудахтали куры, лишь изредка перебегали ему дорогу коты  безумные.

7.  И вдруг услышал он звонкий стук топора —  и душа его встрепенулась. Хоть и нескладен был этот стук и непривычен голос бабы при нем – но возвещал он, что жизнь на земле продолжается.

8. Поспешил Моисей на этот звук и увидел: бабы дом отстраивают. Крикнул им радостно: «Бог в помощь!» — «Велел Бог, чтобы ты помог!» — отозвалась ему  краснощекая  молодуха, и сверкнули из-под сбившегося платка горячие глаза ее. «Чего ж это вы, бабоньки, не за свое дело взялись?» — спросил он с улыбкой. «Ты что, человек, с луны свалился? — крикнула ему старуха в драной кофте с закатанными рукавами. — Мужиков война покосила. А дети есть хотят и непогода их мочит». И поддержала ее молодуха, вспыхивая  румянцем: «Иди к  нам – хозяином будешь! За труд праведный сама тебе трудодни выпишу». — «Без колхоза — какой трудодень!» — засмеялся Моисей. И ответила молодуха: «Пять лет ласки нерастраченной!» Смутился Моисей и попятился. И закричали ему вдогонку бабы с хохотом: «Что ж ты? Не мужик? Или память отшибло!»

Не ответил Моисей, опустил голову от стыда внезапного. Брел по улице одичалой и думал: «Ах ты подлая, что ты с нами всеми  сделала…»

9. Ходил он по пустыннным улицам и глаза отводил от домов  разрушенных — были среди них и им построенные. И подсказывала  память, кто в них жил. А когда встречал дом целехонький, а в нем хозяев  новых — еще больнее было это видеть. И думал: «Может, жив старый хозяин и ищет дорогу к дому своему — длинны и путаны дороги с войны. Многие сбиваются с них не по своей воле. Одних еще держат в армии, другие в плену томятся, иные в далеких госпиталях, а многих власть в своих лагерях томит: проверяет НКВД, что делал человек в годину испытаний  — не был ли он шпионом мирового империализма…»

10. Увидел он дом отца своего Израиля — и застыл. Сколько простоял  – не помнит. Вдруг бросилась к нему женщина, обняла и запричитала в голос: «Жив, Моисеюшка, родненький!» Обнимает ее Моисей руками одервеневшими, гладит плечи худющие и не узнает, кто перед ним.  Выплакалась женщина на груди его, глаза подняла, и простонал Моисей: «Мария?!»

11. Завела его Мария в дом свой. И ночи не хватило, чтобы наговориться. Был горек разговор их, чернее ночи той. Поведала ему Мария о судьбе семьи его большой: каждая  жизнь смертью обрывалась.

12. «Видать, ты один, Моисеюшка, живым остался…», — заголосила  Мария. «Не верю этому! — крикнул Моисей и стукнул себя  в грудь. — Сердцем чую…» — «Будем ждать, — сказала Мария. — Говорят, иные и после похоронок возвращаются…» — «А Иван где?» — спросил  Моисей. «Забрали…» — зарыдала Мария. «За что?» — «В полицаях был…» — «Он кровью своей грех искупил: при его помощи мы главный вражеский гарнизон разбили».

Молчала Мария.

13. Встал Моисей: «Ехать надо. Дети ждут». — «Так живы?!» — воскликнула Мария. – Господи, счастье-то какое!» — «Берегу тех, кого война осиротила», — ответил Моисей.

14. Вернулся Моисей в Пинск и в работе горе свое топил. Обездоленным  душам сиротским помогал на ноги  встать.

 

 

 

 

Глава  2.

 

 

1.  А вскоре пришло письмо Моисею. Открывал он его и руки дрожали: было оно от жены брата его Баруха, матери моей Хаи. Вернулись мы с  Урала  в родные места и разминулись с ним  всего – то с неделю.

И дал нам телеграмму Моисей: «Приезжайте вместе жить будем».

2. Так и встретились мы, я, мама и дядя мой. А вскоре отцом он мне стал.

Помню тот день. Стояла на всем свете весна мирная, цвели  яблони  и звонко пели птицы, от войны уцелевшие. Вставал спозаранку Моисей и строил дом свой. Весело сверкало в лучах солнца лезвие топора в руках его. Я, пятилетний, под ногами у него крутился и все спрашивал: «Дядь Миш, а это что? Дядь Миш, а это зачем? Дядь Миш…» Он, улыбаясь, объяснял старательно и приговаривал: «Понял? Молодец! Учись – науку за плечами не носить…»

3. И вдруг подхватил он меня на руки, прижал к себе и горячо зашетал на ухо: «Ты сыночек мой…зови меня папа». Обнял его я крепко – крепко и сказал радостно: «Теперь у меня два папы будет!» И ответил он мне, благодарно целуя: «Клянусь памятью отца твоего, брата моего, быть тебе отцом родным».

И поверил я ему. И ни разу не дал он мне усомниться в словах этих.

«Если братья живут вместе и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь ея должен войти к ней и взять ее себе в жену и жить с нею, — и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтобы имя его не изгладилось в Израиле». (Второзаконие 25:5-6).

4.  А, может, взял я грех на душу, согласившись с ним? Но не знал я отца своего родного: как родился я и еще не научились глаза мои различать людей – забрали его на войну.

Но ждал я отца родного Баруха всю жизнь. И сейчас верю, что живой он. Придет однажды и простит нас с матерью. А, может, узнал он об измене нашей – и не дал знать о себе, не захотел разбивать семью брата своего: родилась у Моисея дочь Рахиль, сестра родная мне по матери.

5. Не вернулся отец мой. Но жду я его, пусть и прошло уже полвека с той поры, как растались мы, войной разлученные. И буду ждать его до конца дней своих — негасимо  тайное желание  мое.

И  сынам своим  наказал: ждите…

6. И потекла жизнь послевоенная: делили теперь люди время жизни своей на два срока – до  войны и после. Горькую память она оставила: в каждой семье кого-то недосчитали – и говорят живые с мертвыми. Но отзываются им мертвые только по ночам, и являются они в том возрасте, в котором сохранила их память живых. И кричат живые сквозь сон и протягивают руки во тьму, чтобы обнять близких своих. А просыпаются – и путают  день с ночью.

7. И вскакивал по ночам отец Моисей, и тянулся осиротевшими руками во тьму, и призывал родных своих. Но задыхались его руки в пространстве бездушном, и ни один голос не отзывался. И падал он лицом в подушку и стонал так сквозь зубы стиснутые, что холодела душа моя.

8.  А когда родилась у Моисея дочь, дал он ей имя матери своей, Рахиль, и стала она главной радостью в жизни его. Приходил он после работы, подхватывал ее на руки, пытливо вглядывался в нее и каждый раз находил сходство с образами родных своих: отца и матери, братьев и сестры, детей своих погибших, и даже первой жены своей Брони.

9. Смотрел я на его лицо просветленное, и сжимало мое сердце ревность к сестре моей – не понимал тогда еще чувства отца своего названного. Но не давал он зависти моей в обиду перерасти. Подхватывал и меня на руки, прижимал к себе – и хватало нам места двоим на его широкой груди. А он кружился  по комнате  и пел:

• Эй, сосед, скажи на милость,

в  доме за день что случилось?

• За день утка в пруд упала,

наша бабушка  пропала!

 

Ножик, сломаннный и ржавый,

вдруг исчез, о, Боже правый!

• Ты не лгун, а все же

правды нет в словах твоих.

 

За день в доме быть не может

три таких беды больших…

 

И пели мы вместе с ним, а он радостно приговаривал: «Все, все у нас  будет хорошо. Только бы мир на земле был».

 

Глава  3

 

1.  Однажды поздним вечером стал отец Моисей собираться в дорогу. Мама  положила ему в рюкзак чистое белье, еду и бритвенный  прибор. Лица у обоих были такие, какие только во время войны у людей я видел. Распахнул отец френч свой выгоревший и повесил на ремень кинжал в портупее кожаной. Не выдержал я и выкрикнул из-под одеяла: «Папа, возьми меня с собой на войну!» – «Типун тебе на язык!» – вспыхнула мама и заплакала. А отец Моисей встал передо мной на колени – он всегда так делал, когда о серьезном со мной говорил: «Сынок, мы теперь такие сильные, что никто на нас не посмеет напасть. Наша родина – оплот мира. И с нами великий вождь – Сталин». — «А для чего тебе оружие?» – спросил я. «Партия посылает меня колхозы  создавать».— «А что такое колхозы?» — спросил я. «Это добровольное коллективное хозяйство».- «Если добровольное – зачем тогда тебе кинжал?» — «Много еще врагов у советской власти. А после войны их еще больше стало». — «Почему?» — «Увидели капиталисты нашу силу великую после разгрома самого страшного врага в мире и поняли: не устоять им против нас на пути к всеобщему счастью на земле. Смотрят теперь на нас все люди трудовые в мире и поднимаются на борьбу против своих угнетателей. Вот уже и наш друг Китай свою революцию против них совершил…»

Улыбнулся он, потрепал мои волосы и запел: «Русский с китайцем братья  навек. Сталин и Мао слушают нас…»

И  уехал он. Много дней от него никаких вестей не было.

2. По вечерам допоздна мы с мамой не могли заснуть – ждали его. Шумел деревьями холодный ветер, и тревожно скрипели закрытые ставни. Но и сквозь щели смотерли на меня злые глаза врагов наших, империалистов — толстопузов. И страшная мысль сковывала меня: узнали враги через своих шпионов, что нет отца дома – и вот-вот нагрянут к нам…  «Мама! — кричал я. — К тебе  хочу!»

3.  Как хорошо и тепло с мамой в кровати! Я льну к ее ласковому телу и дышу затаенно… но страх не проходит.

Этот страх и поныне не отпускает меня. Уже многое перевидел я в жизни и осознал причину этого страха, но нет сил изжить его из души.

4.  Страх! Господи, и ты бесссилен избавить нас от него.

Забыли люди и дар твой  и заповеди  твои.

5. Сказал и предупредил Ты: возлюби и врага своего — за грехи одного человека будет наказание роду людскому по четвертое колено. Вот и мое  платит жизнью своей за свершения бесовского греха. За что страдает младенец?  За что?!

6.  За что гнев Твой, Господи! Ты не наказал Каина за убийство брата своего Авеля, так сказал: только прощение и любовь рождают добро и веру. Уже давно нет тех на земле, кто нарушил заповеди Твои и пошел против Тебя, и не видят они мучений потомков своих за грехи ими содеянные. Обличал Ты народ иудейский во времена его исхода из Египта в жестоковыйности.  Почто несешь муки младенцам невинным?..

7.  Прости, беру грех на душу, позволяя себе сомневаться в делах Твоих. Но нет больше сил видеть, как страдают за грехи праотцов младенцы невинные. В чем же их грех, Господи?

И вдруг слышу Голос: «Кто родится чистым от нечистого?  Ни один.  Что такое человек, чтобы быть ему чистым, и чтобы рожденному женщиной быть  праведным». (Иова 14:4, 15:14)

8. Все мы – плоды рук Твоих. И взывают о пощаде младенцы мира к Тебе. Плоть можно лишить движения жизни, а мысль остановиться не может. И какой дорогой пойдет мысль – такой и быть душе человека.

Так что Ты принес в мир?

9.  «Я свет принес в мир, чтобы всякий верующий в меня не оставался во тьме. И если кто услышит мои слова и поверит, я не сужу его: ибо пришел не судить мир, но спасти его. Отвергающий меня и не принимающий слов моих имеет судьбу себе: слово, которое я говорил, оно будет его судить в последний  день». (Иоанна  46 – 48)

«И все, что не попросите в молитве с верою, получите» (Матфея 21:22)

«Ко мне обратитесь и будете спасены, все концы земли, ибо я Бог и нет иного». «Мир, мир тому, кто  вдалеке, и тому,  кто вблизи». (Исайя 45:22, 57:19)

 

Глава  4

 

1. И шли дни за днями, и наступал новый день. Таяли снега, звенели ручьи весенние, ярче светило солнце и отражался лик его в веселых лужах и радужным светом озарял все вокруг. Но не входила радость в наши души — все не было вестей от отца Моисея.

2. Приходила мама с работы и шарила руками в деревянном почтовом ящике на калитке – но было пусто в нем. И бегала она к начальникам, которые отправили отца колхозы создавать, и спрашивала: «Где муж мой?» И отвечали ей начальники: «Не сейте панику! Исполняет он ответственное задание партии». Возвращалась она домой и плакала, пряча глаза от меня, и доносился стонущий голос: «Боженька, спаси и сохрани его…»

3.  И спросил я маму: «Ты разве веришь в Бога?» Взглянула она на меня  глазами молящими и ответила: «Если бы не была учительницей — в синагогу бы ходила. Только никому не говори об этом». – «Почему?» — удивился я. «Узнают – быть беде». – «Кто узнает?» – «Начальники». – «А какое им дело до веры человека?» – «У них до всего есть дело». – «И про что я думаю? И что в душе у меня? Для чего им это?» – «Для строительства комммунизма». — «Коммунизм – это когда все люди будут думать, как один человек?» — «По-другому его не построишь». – «Это же так скучно будет». – «Они хотят, чтобы все люди равными были». – «А разве начальники равны с народом? — «Они – начальники», — горько вздохнула мама. – «Но это же несправедливо! – крикнул я. — Для чего же тогда народ революцию сделал?» – «Обманули они народ…» – «Разве можно весь народ обмануть?» И крикнула мама: «Замолчи! Много вопросов  задаешь!» И заплакала.

4.   О, какими были долгими эти дни ожидания! Но ждали мы, и познал я в эти дни цену времени: беда удлиняет день, радость – укорачивает.

5. И был новый вечер. Прижимался я лбом к окну и вглядывался в темноту пустынной улицы. А в комнате за спиной моей разносился шорох страниц: это мама листала тетради – так  проходила ее вечерняя  жизнь из года  в год за  столом  у керосиновой лампы.

6.  И вдруг услышал я одинокие шаги и крикнул: «Отец!» Бросились мы с мамой к двери, но она сама открылась – стоял в проеме отец Моисей: в руках палка, на плече рюкзак и ушанка на глаза надвинута. «Вернулся!» – крикнула мама. «Здравствуйте, дорогие мои», — ответил отец голосом усталым и прижал нас к себе. Снял ушанку, а голова у него бинтом перевязана и лицо все в черных подтеках. «Что с тобой?» —  забеспокоились мы с мамой. «Живой, слава  Богу, — ответил он. — Будем радоваться». И больше ничего о себе не сказал.

7.   А как легли мы спать, подслушал я рассказ Моисея матери:

«Шел я от деревни к деревне, народ собирал, агитировал и списки колохозников составлял. Раз встретили меня вечером на дороге мужики, окружили и говорят: «Отдай списки!» Зачем, спрашиваю, они вам. Отвечают они: «Нечестное дело творишь». Объясняю им, что у меня записаны только те, кто добровольно в колхоз вступил. Отвечают мужики: «Люди это не по своей воле сделали, а от страха». Объясняю им, что я никого силком не принуждал. Говорят они: «За тобой власть  стоит». Спрашиваю я их, а разве это и не ваша власть. Отвечают они: «Была бы наша – разве пошла бы она против воли народа». Говорю я  им: «А в войну вы разве не советскую власть защищали?» Отвечают они: «Мы не власть защищали, а землю свою». И тут крикнул один из них: «Мужики! Да что попусту с ним разговаривать! Коммунисты – они и есть первые враги народа. За идеей своей живого человека не видят. Бей  его!»

Очнулся я уже под утро. Голова разбита и списков нет. Добрался до амбулатории, сделал перевязку. А в душе такая обида: как же вернусь, не исполнив свой партийный долг. И пошел я опять от деревни к деревне народ агитировать. Еще больше народа записал, чем в прежних моих списках было…»

8.  И так закончил отец Моисей свой рассказ:

«Сделал честно дело, а в душе радости нет. На прощанье один старик сказал мне: «Твоя партия в жизни главного не понимает: каждый  человек должен по своему разумению свою жизнь строить, по опыту предков своих. Не мешайте нам, крестьянам, жить – мы  вас  всех  вдоволь накормим».

И понял я, совесть мне подсказала, прав он. Что-то не так делает наша партия, если нет в человеке согласия между долгом и совестью. Как комммунист, я свой долг выполнил, а в душе сомнения не утихают…»

9.  И спросила его мама: «Твой отец Израиль правильной жизнью жил?» — «Я бы хотел прожить так, как он», – ответил отец Моисей. «А, вспомни, сколько ему ни грозили, ни издевались над ним – он не пошел в колхоз…»

И наступило  долгое молчание.

 

Глава 5

 

1.  И была суббота, и звучал голос: «Услышь, Господь, правду, внемли воплю моему, прими мольбу из уст нелживых. От твоего лица суд мне да изыдет; да возрят очи Твои на правоту…Ты испытал сердце мое, посетил меня  ночью, искусил меня ночью и ничего не нашел: от мыслей  моих не отступают уста мои. В делах человеческих, по слову уст Твоих, я охранял тебя от путей притеснителя, утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои. К тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже; приклони ухо твое ко мне, услышь слова мои…» (Псалом 16)

2.  Стоял отец Моисей у окна, лицом к солнцу утреннему, и губы его шевелились, а вокруг головы струился свет таинственный. И голос был таким, что радость охватила душу мою, а сердце полнилось гордостью –  он — отец  мой.

3.  «Папа!» – позвал я. Не оглянулся он и впервые не отозвался на зов  мой. Но не обиделся я, почувствовал: душа его так высоко, что выше отцовской любви. И надо это принять, как принимаешь дождь и снег, и терпеливо ждать, как ждешь в непогоду животворное солнце.

4.  Слушал я голос его и видел, как в новом свете предстают передо мной вещи, озолоченные лучами солнца: и шкаф с полуоткрытой дверцей, и этажерка с книгами, и стол у стены, и родительская постель, и колыска моей сестры Рахиль. Спала она, радостно причмокивая розовыми губами в такт молитве.

5.  А голос все звучал. О, как волновал он меня и звал за собой, и как возвышенно строги были слова! Казалось, скользит он по лучам солнца и благостным покоем заливает комнату. И все во мне подчинялось ему.

6.  «Слушаю тебя, сынок», — наконец, отозвался отец. И еще светлее стало на душе, что услышал он и не забыл зов мой.

«Что делаешь ты?» – спросил я. «Молюсь», — ответил он. «Разве коммунисты верят в Бога?» И произнес он с мольбою в глазах: «Только никогда никому не рассказывай об этом». – «Религия — опиум для народа», – сказал я. «Не повторяй глупостей!» – вдруг  вспылил он. Но не  внял я тону голоса его и заявил: «Сам Сталин в бога не верит». —  «Он сам бог», — ответил отец. «Разве может быть два Бога?» – «Для  души свой Бог, а для  страны он, Сталин», — сказал отец и показал на портрет вождя, который  висел на стене. А под ним надпись: «Великий  Сталин —  светоч  коммунизма».

7. «Что такое светоч?» – спросил я. «Тот, от кого свет идет». – «Свет идет от солнца». – «Солнце дает свет всему живому в жизни, а его свет озаряет нам путь к коммунизму», – объяснил отец. «А что такое коммунизм?» – спросил я. «Рай на земле». – «А что такое рай?» – «Когда не будет ни богатых, ни бедных, и все будут жить по справедливости в вечном мире». — «А отчего война бывает?» – спросил я. «От злых людей». – «Если Сталин бог, почему он не может всех их наказать?» – «Под его мудрым руководством мы  разбили самого злого в мире врага». — «Почему же он, такой мудрый и сильный, не мог быстро победить их. Война шла так долго, что я успел вырасти, но не дождался отца своего…» — «Еще очень  много на земле  злых людей, и у нашей страны становится все больше  врагов». – «Почему?» – «Грех этот давно вошел в человека». – «Почему?» – «Многие хотят жить, как буржуи, за счет других». – «Почему же Сталин не убъет их?» – «Наше дело правое – и мы всех победим!» – «А когда  это будет?» – «Скоро…уже  все народы  мира поднимаются на борьбу  с буржуями».

8.  «Ура! – весело воскликнул я. – И я пойду на войну!» – «Не говори  глупости! — закричал он. — Война – это грех». — «Раз люди поднимаются на справедливую войну, я должен им помогать. А со Сталиным мы это быстро сделаем. Наше дело правое – и мы победим. А то скоро он станет очень стареньким и умрет…» — «Запомни, — сказал отец Моисей. — Идеи Ленина – Сталина – бессмертны. Они будут вечно жить и побеждать». Я, совсем уже ничего не понимая, заявил: «Если Сталин Бог – разве он может умереть?»

9. Опустил отец Моисей голову и ничего не ответил. И тогда я настойчиво повторил: «Кто же он, бог или человек?» – «Никогда  не задавай такие вопросы», — медленно и расстерянно произнес отец. «Почему?» – «Это очень опасно». —  «Они сами, сами  задаются». – «Не на всякий вопрос ответ есть». — «У меня начинает болеть голова, если я не получаю на свой вопрос ответ». — «Ты гони его прочь». — «Они сами, сами … они сильнее меня!» — выкрикнул я и заплакал.

10.  Отец Моисей подхватил меня на руки и прижал к себе. Как быстро  и тревожно стучало его сердце — и понял я: в нашей  жизни молчание – золото.

Но всю жизнь трудно давалась мне эта наука. Каждый  безответный  вопрос камнем застревал в моем сознании, мучил и давил, омрачал  мир вокруг — и душа  моя сомнениями полнилась.

11. И все чаще звучал по утрам и вечерам тихий молитвенный голос отца Моисея. Он входил в меня, восхищал и пугал своей страстью. Таинственны и возвышенны были слова: они крепили веру мою  в скорое наступление счастливых дней, и душа моя томилась в ожидании  этого  чуда.

12. Таким и помнится мне отец Моисей: большой, красивый, сильный и растерянный, как  ребенок. Стоит у окна, освещенный солнцем, держит в руках Библию.

«Но плоть его на нем болит,  и душа его в нем  страдает».  (Иова 12:22)  «Господь судит народы. Суди и меня, Господи, по правде твоей и по непорочности моей во мне… Если я пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной. Твой жезл и твой посох  — они успокаивают меня…Уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и следуй за ним…(Псалтырь 7:9,22:24,33:15)

13.  Молился отец Моисей, и всегда так кончал молитвы свои: «Господи, только мира прошу я у тебя для земли!» И сквозь все молитвы его звучало: мир…миру…миром…мире… мира…

 

 

Изгой

 

Глава 1

 

1.  В то раннее утро разбудил меня глухой стонущий голос: «Какое несчастье! Какая беда!» Он проникал ко мне сквозь задернутые шторы в комнату родителей и заливал красным тревожную струю света на полу. Такой страх охватил меня, что не мог я разомкнуть пересохшие губы.

2.  «Успокойся, родной…нельзя так изводить себя», —  узнал я голос  мамы. Но его перебил рыдающий голос: «Это невозможно!» – «Все  смертны, — ответила мама. — Ленин умер…и он не бог». — «Не бери грех на душу», – перебил умоляющий голос, и я узнал его: так приговаривал отец Моисей, когда уличал меня в проступках. «Это он грешен перед тобой, — спокойно ответила мама. — Неужели ты все забыл, как они с тобой поступили». – «Это были перегибы. Вокруг еще много врагов. Ему одному трудно…» – «Каков поп – таков и приход», – громко сказала мама. «Замолчи! — взорвался отец. — Под его руководством мы  победили самого страшного врага – фашизм». – «Народ победил его», – сказала  мама. «Не тебе судить! – надрывно раздавался раздраженный голос отца. — Ты была в тылу, а я в самом пекле войны. Мы, партизаны, во всем чувствовали его поддержку. По его личному приказу нам доставляли оружие, медикаменты, увозили раненых на Большую  землю…Господи, как теперь  жить без него?!»

3.  И понял я: произошло самое ужасное, что может случиться в нашей жизни. Даже в мыслях было преступно произносить эти два слова  рядом. Я затрясся от страха, вскочил с постели и бросился  в комнату  родителей.

Отец Моисей, сгорбившись, сидел на кровати, закрыв ладонями заплаканное лицо. Мама высоко лежала на подушке. «Это правда?» – спросил я. «Да», — ответила мама, виновато опуская глаза. «Такого не может быть!» – выкрикнул я. Отец убрал ладони с лица и простонал: «Вот такая беда, сыночек…Как нам жить дальше…» – «Не пугай  ребенка, — сказала мама. – Будем жить». Она встала, надела халат, вышла на кухню, и донесся ее голос: «Моисей, принеси дрова». Отец  поднялся и поплелся из комнаты, огромная тень от его сгорбленной фигуры  исчезла за  дверями.

4.  Холод обжег мои босые пятки. Я юркнул в родительскую постель, укрылся одеялом с головой – и в темноте два стучащих в моем сознании слова соединились: Сталин умер… Я испуганно сжался в ожидании возмездия за свою преступную мысль. Раздался грохот – и я вздрогнул: все, пришли арестовать меня. «Затопи печь, — услыхал я будничный голос мамы, и понял, что это отец принес и бросил дрова на пол.— Приготовлю завтрак». И ощущение нарастающего голода затмило во мне страх.

5.  Вечером пришла из детского садика моя сестра Рахиль и спросила у отца: «Это жиды порхатые отравили Сталина?» – «Кто тебе это сказал?» — вздрогнул отец. «Наша паскуда». – «Кто?» – «Наша воспитательница. Так мы ее называем». — «Почему?» – «Она, когда ругает нас, всегда  кричит: «У, паскуда!» и дергает за уши». – «И тебя?» — насторожился отец. «Меня нет. Я ей палец укусила. Папа, почему она меня  больше  всех не любит?»

Отец вдруг рассмеялся, подхватил Рахиль на руки и запел: «Яйца  иногда  умней, чем куры, потому что куры  просто дуры…»

6. Через несколько дней вернулся отец Моисей с работы раньше обычного и хмуро сказал матери: «Собирай  вещи…» – «Что, опять война?» – запричитала мама. «Они объявили войну евреям. Будут высылать нас в Сибирь…Я же тебе говорил, что без Сталина нам плохо будет. Он нас предупреждал: чем ближе к коммунизму – тем больше у нас врагов». – «Значит мы, евреи, для них враги?» – «Враги они. А Сталин был настоящий коммунист». – «И ты все еще ему веришь?»— спросила мама. «А ты разве нет?» – ответил отец. «Я устала всем им верить», – хмуро ответила мама. «Разве можно жить без веры…» — проборомотал отец, и я быстро отвернулся: больно было видеть его  обреченные глаза.

7.  И был вечер. Мы, мальчишки бараков, набегавшись за тряпичным  мячом, сидели вокруг костра на пустыре и, как обычно, рассказывали страшные истории: про шпионов, про «врагов народа», про «черную кошку».

Когда подошла моя очередь, я сказал: «Нас высылают в Сибирь». –  «За что?» – спросил мой друг Валерка Зеленеев. «За то, что мы – евреи». И крикнул сквозь огонь костра мой ближайший сосед по бараку Славка Заморозкин: «Давно пора! Все наши беды от вас». И вскочил Валерка и приказал ему: «Встать!» – «Зачем?» — залепетал Славка, на коленях уползая от него. «Я лежачих не бью!» – поднял его Валерка за шиворот, поставил на ноги и двинул кулаком в живот. «За что?» — запричитал Славка. «Вон отсюда! И думай!» — ответил Валерка, подошел ко мне и сказал виноватым голосом: — Не верь ему. Подонков среди всех наций хватает. А мне за русских обидно: сильному  грех обижать слабого».

Валерка  пригласил меня  в секцию борьбы  и учил  драться.

8.   Однажды я вернулся  домой с трещиной в ребре. Заплакала мама и запричитала: «Не смей больше ходить к этим хулиганам. Не пущу тебя…» И сказал отец Моисей: «Не греши, мать! Мужчина — еврей должен быть сильным. А ты, сынок, запомни: тело не душа – быстро загоится… «Тому, кто присматривается к ветру, не сеять, и тому, кто присматривается к тучам, не жать…» (Еккл. 11:4)

 

Глава 2

 

1.  И сменил новый год старый. Прошло еще несколько лет, и не выслали нас в Сибирь. Работали люди, строили дома. И у нас уже была, пусть и маленькая, квартира, а в магазинах становилось все больше продуктов,  можно было купить и без очереди.

2.  Люди с удивлением узнавали, что можно и без Сталина строить этот загадочный, но все еще такой далекий коммунизм.

Но страх почему-то так и не проходил.

3. А на место Сталина явился новый вождь, лысый, плотный и подвижный, как племенной бык. Он не прятался за кремлевскими стенами, а разъезжал по всей стране и говорил с простым народом прямо на улицах. И учил он всех, как правильно жить, и ругал вслух старых начальников, смещал их и сам назначал новых, и заверял клятвенно, что очень скоро всем будет жить хорошо. Как царь Петр, ездил он по  заграницам, учился опыту у капиталистов и при этом всегда ругал их за экслуатацию трудового человека: «Все вы обречены на гибель, если не пойдете по жизни верным путем, указанным нашими великими вождями мирового человечества Маркса – Ленина». И каждый раз, вернувшись, торжественно заявлял народу своему: «Наша комммунистическая  партия – самая  великая и мудрая в  мире, клятвенно обещает вам: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»

4.  И поверили ему уже во всем разуверившиеся люди, признали они в нем своего, трудового человека и называли ласково «Наш Никита». А он, воодушевленный доверием их, носился по стране, гонял начальников, судил и наказывал, и призывал народ: «Осталось только закатать рукава и работать, работать, работать!»

«Многие ищут благосклонного лица правителя, но  судьба  человека  от Бога…Когда страна отступает от закона, тогда много в ней начальников; а при разумном и знающем муже она долговечна… Отступники от закона хвалят нечестивых, а соблюдающие закон негодуют на них». (Притчи  29:26; 28:2,4)

5.  И начали осваеваться целинные земли, и стал бесплатным хлеб в столовых, и строились электростанции и дома для людей, «хрущевки». И люди трудились, чтобы перевыполнить пятилетние планы.

6.  Приходил с работы отец Моисей, радостно рассказывал  об успехах в стране, а по вечерам читал вслух газету «Правда» и обсуждал с нами каждую новость. И когда мама, занятая  домашними хлопотами, отвечала ему невпопад, обижался он: «Глупая, как все бабы. Пойми, наконец, мы вернулись на ленинский путь». И вдруг, тяжко вздыхая, ронял: «Как много еще в стране воровства…»

7.  Однажды вернулся домой он и сказал с порога: «Все, больше нет сил терпеть воровство вокруг. Партия решила дать этому буржуазному являению в наших рядах решительный бой. Поздравьте: меня, партия посылает учиться на ревизора».

И закончил отец Моисей годичные курсы и стал ревизором – контролером.

8.  И теперь он часто и намного уезжал в командировки. Тоскливо и неуютно было без него дома. Но почти каждый день приходили письма, всегда теплые и заботливые: рассказывал он подробно о своей работе, а больше волновался за нас и всегда наставлял: «Дорогие мои деточки, слушайте нашу мамочу и берегите ее. Кто любит мать – тот любит свою родину. И нет на свете ничего священней этих чувств».

И когда не мог быть рядом с нами в праздники, присылал открытки и поздравления в  стихах.

Наступает мамин праздник. Наступает мамин  день.

Знаю, мама очень любит розы, маки и сирень.

Только в  марте нет сирени. Розы, маки не цветут.

А ведь можно на бумаге все цветы  нарисовать.

Приколю картинку эту я над маминым  столом.

Утром  маму  дорогую обнимую и поцелую

И поздравлю  с женским  днем.

9.  Был его приезд всегда праздником. Входил он возбужденный и улыбающийся, подхватывал нас на руки, обнимал, целовал смачно и звучно, словно не верил глазам своим, что мы рядом. И каждому привозил подарки. Много позже я  узнал: чтобы  купить их, он отказывал себе во многом: брал в столовой лишь первые блюда, ночевал не в гостиницах, а на столах в учреждении, или у своих боевых друзей.

10.  Но все чаще начал приезжать хмурым и возмущался: «Воруют! Все воруют! И у кого? У себя же, у своего народного государства. Так мы  никогда не построим  коммунизм».

За полночь сидел он за своими отчетами, и мы слышали его скорбные вздох. «Что с тобой, Батя?» — беспокойно спрашивал я. Он с улыбкой подходил ко мне, поправлял одеяло и отвечал: «Спи, дорогой.  Спи… все хорошо».

11.  Однажды  я услышал его разговор с мамой. «Вот и это дело придется  передать в суд», — сказал отец. «Так скоро и тюрем не хватит», — ответила мать. «Должны же, наконец, понять люди, что нельзя воровать у своего народного государства». – «А, может, здесь не в людях дело, — осторожно заметила  мама. — Сытый  человек  воровать не будет». – «Мы  с тобой не воруем!» — повысил голос отец. «Еле сводим концы с концами». — «Не греши. Многие хуже нас с тобой живут». – «Если человек хорошо работает, он должен и хорошо жить», — ответила мама. – «Зато у нас в стране нет безработицы, как у империалистов, — начал горячиться отец. — Бесплатное лечение и образование… Конечно, есть еще много трудностей. Но не забывай, какую мы пережили войну. И еще учти: мы – первая в мире страна, которая идет новым путем к счастливому будущему всего человечества. Это империалисты  мешают нам: строят козни, засылают шпионов. Мы спасли мир от фашизма и спасем весь мир трудящихся от международных эксплуататоров…»  — «Себя бы спасти, — со вздохом ответила  мать. — Надо  сначала  в  своем доме порядок навести…» — «Ты ничего не понимаешь! — возмутился  отец. — Рассуждаешь, как пережиток капитализма. А еще учительница. Мы обязаны думать обо всем трудовом человечестве!» — «Они что нас об этом  просят, — устало вздохнула мама. — Вот видишь, последние  свои ветхие  чулки  латаю – завтра  не в чем будет на работу идти…»

Отец так ей и не ответил. Лишь зашелестели бумаги его отчета.

12. И эта картина до сих пор в моей памяти. За окном ночь. Отец, склонившись, пишет и перекладывает исписанные листы, а мать сидит на табуретке, штопает чулки  и латает и перелатывает нашу одежду.

 

Глава 3

 

1.  И грянул год 1956. С обильным февральским снегопадом уходила из мира зима. И подступил день Сретенья: встречалась зима с летом, шло солнце на лето, а зима на мороз. И знали люди по опыту предков своих: Покров не лето, а Сретенье не зима. И шутили они над морозом: «Это зима весну встречает, заморозить красную хочет, да сама лиходейка от своего хотения только потеет». И говорили  старики: «Если Сустрьев день по дороге несет снег, значит, в квашне поведет – и уродится хлеб. На Сретенье утром  снег – урожай  ранних хлебов, если в полдень – средних, если к вечеру – поздних».

2.   Но уже сорок лет люди в стране жили не по Божьему предзнаменью, а по планам и указам руководящей партии, которая учила их, когда сеять и когда жать. А чтоб ни у кого не было и доли сомнения в ее единственно правильном пути к светлому будущему, начертали они на  плакатах своих: «Планы  партии – планы  народа». И никому не было дозволено  сомневаться в этом.

И только злые языки передавали из уст в уста: «Прошла весна, настало лето – спасибо партии за это».

3.  И собирались начальник партии на свой очередной съезд, подводили итоги своих исторических побед, объявляли о них всему миру и ставили новые планы перед народом. А для съездов своих воздвигли они руками трудящихся дворец из стекла и бетона прямо посреди старинных построек Кремля.

4.  И вот уже в двадцатый раз за свое правление страной съехались сюда партийные начальники. И в отчетном докладе Центрального комитета партии было сказано: идет непрырывный рост промышленности и сельского хозяйства, повышается материальное благосостояние всего советского народа, развиваются культура и наука. А вместо намеченнных на это пяти лет ушло четыре года и четыре месяца. И вырос национальный  доход в 1,7 раза, а по плану было 1,5…все – все увеличивалось под мудрым руководством Центрального комитета.

И утвердили они новую Директиву по шестому пятилетнему плану развития народного хозяйства на 1956 – 60 годы.

5. Подвел итоги съезд партии — и принял вдруг неожиданное  постановление «О частичных изменениях в уставе партии». Признали перед народом члены ЦК партии некоторые ошибки свои и объяснили: причина их – в культе личности Сталина. Нарушил «вождь всех народов» ленинские принципы, превысил доверенную ему народом  власть – и этим исказил и задержал победную поступь к  коммунизму.

6.  «А что я говорила!» – сказала  мама. «Почему же все они раньше  молчали», — нахмурился отец Моисей. «Каждый свою шкуру спасал», – ответила мама. «Какие же все они после этого коммунисты! – возмутился отец. – Они и есть враги народа». — «Кому же тогда верить?» – сказала  мама. «Надо верить делу нашей партии. Кто не верит цели ее – враг!» — «Значит, для тебя я — враг?» —  спросила  мама. «Не заставляй меня делать такие выводы! Я – коммунист». – «Ты – дурак!» – не выдержала мама. «Замолчи немедленно!— закричал отец. — Даже тебе я не позволю сомневаться в нашей партии!» – «Пойдешь и донесешь! – закричала  мама. – Так иди, иди же к ним, если они тебе  дороже матери  твоих детей!»

И была  это единственная  в  их жизни  ссора.

7.   И наступили в нашей семье тревожные дни. Не спешил с работы отец Моисей. Приходил поздно, в одиночестве готовил на кухне еду себе, ходил с опущенной головой и перестал  улыбаться.

8.  Однажды села к нему на колени дочь Рахиль, обняла и спросила: «Папа, я тебе тоже враг?» И воскликнул в слезах отец Моисей: «О, майн тохтер! И как у тебя  повернулся язык сказать такое папе?» И сказала  Рахиль: «Если мама тебе враг – значит и я тебе враг. Ведь я очень люблю свою мамочку». И сказал отец: «И я вас всех очень и очень люблю». И тогда схватила она его за руку, потащила к маме и сказала: «Если вы любите меня оба – обнимитесь и поцелуйтесь». И обнялись отец и мать. И запрыгала вокруг них Рахиль, захлопала в ладоши и запела: «Яйца иногда умней, чем куры, потому что куры  просто дуры».

9. И опять возвращался отец с работы с цветами и подарками. И становилось в доме шумно и тепло, и делал он по дому любую работу. И спешил на помощь к друзьям своим: огород помогал засадить, ремонт квартиры сделать, свадьбу организовать и похорны провести. Всегда он был томадой на вечеринках – и весело звучал его сильный красивый голос. И радостно нам было слышать при встрече со знакомыми и друзьями: «Берегите отца своего – таких людей теперь на свете мало осталось».

 

 

 

Глава 4

 

1. Каждый день детства наполнен событиями. И пусть многого не понимаешь, но  обостренно чувствуешь, как все загадочно и интересно. И даже ежедневная дорога в школу – всегда открытие: по-новому видишь дома и деревья, собак и кошек, цветенье садов и белизну снега, удивляешься голосам людей и перекличке дождевых капель на крыше. Ты никогда не привыкнешь к родному городу, который исходил вдоль и поперек: можешь сказать, сколько шагов от дома до магазина, школы и реки, и сколько выбито досок на заборе парка, и вслепую обойдешь рытвины на тротуаре. Но нет для тебя  ничего роднее этих мест.

2.  «Едем жить в столицу!» – весело объявил за ужином отец Моисей. И мама с нежной улыбкой сказала: «Нашего папочку за хорошую работу повысили в должности и выделили отдельную квартиру… Дети, как хорошо вам будет: когда вы поступите в институт, будете жить дома!»

3.  И рассказал отец Моисей, с любовью глядя на мать: «Досталось вашей мамочке, когда она училась в чужом городе. По три дня, бывало, маковой крошки во рту не было. И вот однажды не стало у нее силы терпеть голод. И решилась она поехать к дальней своей родственнице в надежде, что покормят ее. Вошла к ней в дом и к стене прислонилась, чтобы не упасть. А тетка ей говорит: «Голодная, небось. Сейчас тебя покормлю. Пусть мы и в недостатке живем, но на тебя  хватит. И зачем ты только учебой себя мучаешь. Пошла бы лучше работать – и сытой будешь». А ваша мама терпеливая и гордая. Не понравились ей слова тетки. Попращалась и из дому выбежала. Прижалась к дереву и заплакала». И сказала  мама: «Вот такой  я гордой дурочкой  была…»

4.   Как странно и неутно выглядят голые стены, и как трудно сдвинуть  вещи с насиженных мест. Они сопротивляются, скрипят и охают, переворачиваются и ломаются, не хотят умещаться в коробки и узлы, и надо перевязывать их сверху веревками, чтобы не разбежались. И как сиротливо и обиженно лежат они, стреноженные, в ожиданиии машины.

5.   И вошел в дом плотный улыбающийся шофер, поплевал на ладони, подхватил первый узел и сказал: «Ну, с Богом!» И вот уже колеса машины оседают под грузом. Постучал он по ним кирзовым сапогом и сказал: «Ничего, до Минска дотянем. Это не до Берлина. — И расхохотался. — Во, мать твою так, загрузились как!» И смущенно сказал ему отец Моисей: «Когда долго на одном месте живешь – быстро барахлом обрастаешь. Вот у нас в  партизанах…» – «Запас беды не чинит, — перебил его шофер. — В  хозяйстве и пулемет  пригодится». – «Когда все своими руками делаешь…» — пожал плечами отец.

6.   И была длинная  дорога. И чем ближе  мы  подъезжали к большому городу, тем гуще становился поток машин. Появились высокие дома, выстроенные после войны. Едешь и не перестаешь удивляться: за отлетевшим в сторону строением начинается другое, и кругом живут люди, есть или нет тебя рядом. И у всех свои заботы, но мечта одна: дожить до коммунизма. Везде тебе напоминают о нем красочные плакаты: «Наша цель – коммунизм», «Планы партии – планы  народа»,  «Вперед к победе  коммунизма». А вот и новый  плакат: «Догоним и перегоним Америку», а за ним дорожный знак для водителей: «Не уверен – не обгоняй». И вдруг невольно подумалось: «Американский империализм  катится в  пропасть, как  учит нас партия, зачем тогда его обгонять?»

Но машина, тарахтя и дымя, уже привезла нас в столицу, в новую счастливую жизнь.

7.  И жизнь продолжалась. Окончив школу, я, по призыву партии скорее построить для всех нас желанный коммунизм, ушел работать на завод, чтобы быть вместе с передовым отрядом этого великого процесса – рабочими, которых первыми среди всего остального населения принимали в коммунисты. Но, поварившись несколько лет в этой среде, я понял, что среди них мало кто соответствует тому, что завещал нам наш великий учитель Ленин: «Коммунистом  можешь стать лишь тогда, когда обогатишь свою память всеми теми богатствами, которые выработало человечество». В тяжелом труде при соцдисциплине и соцсоревнованиях – ну никак не получается приобщиться к богатствам человечества. Впервые я тогда подумал о том, что сам наш Главный вождь никогда и нигде не работал, а учился, учился, учился…Вот отчего он стал такой гениальный. И мне очень захотелось последовать его убедительному примеру.

После трудовой отупляющей усталости я усиленно готовился к поступлению в институт, поступил — и с жадностью набросился на учебу. Когда был на четвертом курсе, моя сестра Рахиль, окончив школу, тоже мечтала пойти на завод, чтобы быстрее строить этот желанный для нас всех коммунизм. О, сколько мне стоило усилий убедить ее не повторять моей ошибки! Она прекрасно училась и легко поступила  на математический факультет университета.

8.  По вечерам, до закрытия библиотеки, мы с ней просиживали за учебниками и приходили поздно домой. Мама была уже в кровати: чтобы дать нам возможность учиться, она работала на две ставки и очень  уставала.

Нас всегда встречал отец Моисей. Обрушивался с вопросами, а сам суетился у плиты, кормил нас, проверял, хорошо ли вымыли руки перед едой, уговаривал съесть добавку, гнал нас спать, а сам мыл посуду, и не ложился, пока все не оказывалось на своем привычном месте.

Казалось, возраст не коснулся его: он все такой же плотный, жилистый, подвижный, с розовым улыбающимся лицом и добрыми ямочками на щеках. Но весь уже  седой – иным я его и не помню: он стал таким за четыре года войны. Лишь по замедляющимся движениям можно было догадываться, что он стареет.

9. Убедившись, что мы легли в кровати, он брал газету, садился в кресло…и тут же засыпал. Но когда газета падала на пол, подхватывался, проверял, закрыты ли на засов двери, газ на кухне. Я и сейчас все еще слышу шарканье его шлепанцев.

А по утрам первым звучал его бодрый  голос: «Кто рано встает – тому  Бог дает!»

 

 

Глава 5

 

1. И прошло двадцать лет после второй мировой войны. Великие державы мира подписали Договор о запрещении испытания ядерного оружия. И присоеденились к этому договору более ста стран. Как радовался отец Моисей! «Услышал Бог молитвы  мои. Самое  главное в жизни – мир на земле. А вот родные мои не дожили до этого великого согласия между народами…»

2. С годами боль и тоска по погибшим обострялись в его душе. Днем он разговаривал с ними, как с живыми, а по ночам они снились ему. Он вскакивал с кровати и подолгу ходил по комнате, вздыхая и потирая, как от холода, плечи. И доносился взволнованный голос мамы: «Моисей, опять не выспишься…» Отвечал он ей: «На том свете выспимся». И еще  долго слышались в темноте  шаги его.

3.  И прошло уже столько лет нашей совместной жизни, что счет пошел на десятилетия. А ночные хождения отца растянулись для  меня в одну бескончную ночь.

4. В один из дней пришел отец Моисей с торжественного собрания, посвященного дню Победы. Лицо его сияло, в руках был букет гвоздик и дарственные часы, а на груди еще одна медаль «Двадцать лет победы над Германией». И накрыла  мама  праздничный  стол, и были  разговоры и воспоминания, и фаршированнная рыба, и наш любимый вишневый  пирог, и звон боевых медалей на отцовском пиджаке.

5.  «Папа, ты у нас герой!» — сказала Рахиль. И ответил он: «Герой тот, кто отдал жизнь за нашу победу, а мы, живые, обязаны построить то, о чем они мечтали – коммунизм.  Вот тогда и мы будем героями».

6.  И спросил я: «Строить коммунизм – это разве геройство?». Ответил отец Моисей: «При Сталине ты бы такое не посмел сказать». — «Ты все еще веришь в него?» — огрызнулся я. И возбужденно заговорил отец: «Да, трудно было. Много случилось перегибов и ошибок. И все же посмотри, каких успехов мы добились: нет безработицы, бесплатное лечение и образование, вот и мы получили квартиру со всеми удобствами… — он говорил с такой уверенностью, что я не смел его перебить. Наконец, заключил: — Только надо всем нам, не жалея  себя, геройски трудиться».

Меня подкупала его эта святая вера. Но мое поколение,  комсомольскую юность которого отрезвила «оттепель», с увеличивающейся дозой скептицизма относилось к этим незыблимым идеям своих отцов. Коммунизм стал для нас красивой сказкой, мы уже начинали понимать: попасть в него — равносильно тому, кто войти в нарисованную  перед тобой картину  рая.

И сказал я с вызовом: «Древняя мудрость гласит: горе той стране, которая  нуждается в героях!» – «Сейчас же перестань! – прикрикнула на меня мама. – Сегодня такой торжественный день!» – «Самый светлый  праздник в году, — мирно улыбаясь, сказал отец Моисей. — День великой  победы».

6.  И мы всей семьей пошли гулять. Весь город  был залит праздничными огнями, повсюду играла веселая музыка, шли нарядно одетые люди, и все улыбались друг другу, но в глазах у многих стояли слезы: не было ни одной семьи, у которой не погибли родные и близкие.

 

Глава 6

 

1.  И наступил год 1967. Со всех первых полос газет и журналов звучали грозные сообщения:

«На рассвете 5 июня Израильские вооруженные силы напали на соседние арабские государства, Объединенную арабскую руспублику, Сирию и Иордан, и аккупировали территории этих стран. Незадолго до этого в Вашингтоне состоялась встреча  президентов США и Израиля с премьер минстром Англии, на которой был составлен совместный план действий. В преддверии этой агрессии члены Исполкома Всемирной сионистской организации заявили: «Израиль готов для новой войны с арабскими государствами. Война эта будет между мировым еврейством и 40 миллионами арабов…»

«Используя все преимущества внезапного нападения, а также всесторонюю помощь со стороны  западных стран и их союзников, Израиль смог уничтожить на аэродромах военно-воздушные силы ОАР и лишить ее бронетанковые и сухопутные части на Синайском полуострове. Израильские самолеты жгли напалмом арабских солдат и гражданских жителей. Сотни тысяч арабских жителей, спасаясь от сионистского террора, потянулись через знойные Синайские пески и реку Иордан….В результате агрессии израильтянами было оккупировано 60 тысяч  квадратных метров новых арабских земель – это превышает в четыре раза площадь Израиля, которая была определена ему резолюцией Ассамблеи ООН от 28 ноября 1947 года. Непосредственные жертвы агрессии ОАР, Сирия, Иордания, а также народы всего Ближнего Востока оказались перед лицом суровых испытаний.

Буржуазно – сионистская партия заявила: «Государство Израиль провело не захватническую войну. Победа в этой войне была им навязана. Государство Израиль будет выступать за розооружение и нейтрализацию региона».

«Вдумайтесь в эти наивно – стыдливые откровения сионистов от агрессии! Им, денно и нощно пекущимся о благе арабского народа, агрессия, видите ли, навязана?! И кем? Арабскими странами. Но никакими рассуждениями невозможно скрыть тот факт, что с самого начала сионизм стал на сторону империализма против жизненных интересов арабских народов, что с тех пор и по настоящее время он выполнял и выполняет на Ближнем Востоке империалистическую миссию, используя самые отвратительные и циничные методы колониального  угнетения и разбоя….

В этот трудный час на помощь арабским народам вновь пришел Советский Союз, поддержанный странами социалистического содружества и другими миролюбивыми силами…

Послу Израиля в СССР была вручена нота о разрыве дипломатических отношений, в которой  подчеркивается: «Если Израиль не прекратит немедленно военные действия, Советский Союз, совместно с другими миролюбивыми государствами, применит в отношении Израиля санкции со всеми  вытекающими последствиями….»

«Интересы империализма и сионизма сомкнулись, породив  агрессивную  войну. Сионизм стал идеологией воинствующего расизма – этим определяется его антикоммунистическая и антисоветская  направленность. Все это свидетельствует о политическом и социальном родстве сионизма и фашизма, исторический генезис которого — человеконенавистническое содержание…Сионизм – это  фашизм под голубой  звездой. Заправили сионизма  играют с огнем третьей  мировой войны.

Наукой установлено и является научной истиной исчезновение древнееврейского народа, его полное растворение среди других народов. От него нам в наследство досталось лишь название « еврей».

Сионисты – наши враги — не желают понять очевидную истину для всех: ход истории необратим! Никакими провокациями, угрозами, шантажом и насилием колесо истории вспять не повернуть. Социализм непобедим!»

2. «И зачем они только ввязались в эту войну!? — возмутился отец  Моисей, отбрасывая  газету. — Получили в подарок свое государство и жили бы  мирно, как все нормальные люди». – «А может и они в чем-то правы», —  заметил я.  «Правы?!» – он гневно поверулся ко мне. «Да, —  уверенно продолжил я. — Из-за железного занавеса у нас нет  возможности получить объективную информацию.  Давай  рассуждать из той суммы фактов, которой мы располагаем…» – «О чем здесь еще рассуждать! — возмущенно перебил он. — Кто первым  начал  войну – не может быть прав!» Но я настоял: «Отчего это маленькое государство, которое получили люди спустя две тысячы лет скитаний по всему  миру и, наконец-то, начали жить по своим законам и обычам, решилось напасть на три больших, превосходящих ее в сорок раз и по населению и по военной технике, которой, кстати, так обильно снабжает их Советский Союз? Отчего это почти все ведущее цивилизованные державы  мира  на стороне  Израиля?  Тебе это о чем-то говорит?»  — «А то, что мы, Советский  Союз, самая миролюбивая в мире страна, которая спасла все народы от фашизма, против  этой  войны — тебе  это ничего не говорит?!» — повышая  голос, обрушился он на меня. «Неужели только  мы всегда и во всем правы?» — как можно спокойнее, но с неискрываемой иронией произнес я. «Мы —  единственные в мире строим самое справедливое общество – коммунизм!» – запальчиво  продолжил он и, загибая пальцы, начал перечислять то, что было известно каждому  школьнику. Я не выдержал: «Все это одни красивые слова!  Скажи мне, какой  еще строй совершил столько грехов, как наш! Культ личности, репрессии, миллионы безвинно убитых своих граждан, травля лучших умов страны! Тебя, в конце концов, за что посадили?! Неужели твой собственный горький опыт не служит тебе отрезвлением! Вдумайся, твой любимый вождь и учитель Ленин сам гениально выразил всю чудовищную сущность своей теории: нет человеческой  нравственности —  есть одна: классовая!» – уже  в полную  глотку орал я.

«Пожалей отца!» — прикрикнула на меня мать. Но я еще долго не мог успокоиться. Было больно осознавать, в каком обмане проходила жизнь его поколения.

3.  Отец Моисей опустил голову и вдруг грустно заговорил: «Наверное, ты прав, сын. Честно признаюсь: меня больше мучит не то, что происходит далеко там, а что произойдет в результате тех событий у нас тут с евреями». — «Мы–то тут причем? – удивленно уставился  я на него. — Они евреи – сионисты, а мы – советские евреи?» И сказал мне отец Моисей: «Как-то так уж происходит в жизни…Тысячи русских совершают преступления, но никто не обвинит в этом всех русских.  Но стоит оступиться одному  еврею — и  все евреи виноваты. Ты  слышал про дело Бейлиса? Еще и не была доказана его вина, а уже начались погромы по всей стране. А дело Дрейфуса…вот она твоя хваленая демократическая Франция. А ведь ни тот, ни другой не были виноваты. Подобное происходит везде, где живут евреи. Мы – изгои… Понимаешь, чего я боюсь: они там между собой чего–то не поделили, а отыграются здесь на нас. Нет, не надо было им этого делать. Не могу я их оправдать. Все, все допускаю, но только не война». — «Что же ты предлагаешь?» – спросил я. «Их вейс…» — вздохнул он.

4.   Этот вздох запомнился мне на всю жизнь. И сегодня, когда мои дети задают этот вопрос, я ловлю себя на том, что тяжко вздыхаю «Их  вейс…»

А кто может ответить на этот вопрос? Вот уже больше полстолетия живу мирно в этой стране, где родился и где покоятся мои предки – это и есть моя  родина, но даже самые близкие друзья и в минуты печали и в минуты радости невольно замечают мне, что я не такой какой-то, как многие другие евреи. И, спохватившись, смущенно и искренне извиняются: «Ты не подумай там чего-то…» И наступает такая неловкая пауза, словно они великодушно прощают мне, «своему еврею», то, что совершил какой-то нехороший еврей.

Разве грех человека имеет национальность?

Душа моя все ищет  ответа.

5. Но какого же было душе Моисея? Его жизнь была бесхитростно открыта людям: он честно работал, преданно любил и дружил, всегда бескорыстно приходил на помощь ближнему, и даже врагам своим. Часто повторял: «Прощать надо и врагов своих. Иначе никогда не остановить грех на земле».

6.  А назавтра вернулся отец с работы и рассказал: «Вот и началось. Еду  в такси, а по радио передают сообщения об агрессии Израиля. И говорит мне таксист: «Чего это наши тянут – ведь братья – арабы  страдают. Надо поскорее защитить их от этих порхатых. Если не объявят им войну – сам удеру добровольцем, как мой отец в тридцать шестом в Испанию. Надо наконец–то очистить от них землю…» — «И что ты ему сказал?» — спросил я. «Велел остановить такси и вышел». — «Назло кондуктору пошел пешком…» — усмехнулся я. «Таким ничего не докажешь. Это, видно, порода такая. Насмотрелся я на них в войну. Мой сосед и друг меня выдал и мою семью уничтожил. Эти — пострашнее фашистов… Но нет грехов ненаказуемых. Не его, так его невинных детей».

7.  И потянулись мрачные дни. Люди ждали войны. А через несколько дней пришел отец Моисей очень поздно, и почему-то бросились мне в глаза его опущенные руки. Обычно по дороге домой он покупал продукты – не  позволял матери носить тяжести. Страшно бледным было его лицо, и вскрикнула мать: «Что с тобой?!» Молча опустился он в кухне на табуретку и каким-то странно спокойным голосом произнес: «Дали мне выговор по партийной линии и понизили в должности…» – «За что?» – «За победу Израиля», — насмешливо ответил он. «Что за чушь ты несешь?» — рассердилась мама. И ответил он: «Грозятся мировому империализму, а бъют нас. Те евреи сильные и далеко, а мы  — рядом, свои, изгои».  И больше  не проронил ни слова.

8.  Уходя в то утро на работу, отец Моисей, задержавшись в дверях, как-то странно сказал: «Бог даст – увидимся…» А через мгновенье услышал я грохот в коридоре и выскочил. Лежал отец поперек лестницы, и лицо его становилось синюшным. И сказал мне врач «скорой помощи»: «Инстульт…готовьтесь к  худшему». Когда несли мы отца на носилках  в машину, нашел он мою руку, пожал слабо и сказал: «Мать  берегите…»

9. Месяц пролежал отец Моисей в реанимации. И все это время отпечаталось в моей  памяти его бледно – синюшным лицом с бессильно обвисшей заслюнявленной губой и стуком ложечки о чашечку в дрожащих руках матери: кормила она его, как  младенца.

10.  И выжил отец Моисей  в четвертый  раз. Через год пошел на работу, вернулся просветленным и, улыбаясь, сказал нам: «Они извинились передо мной и сняли выговор. Справедливость восторжествовала!» – «Ты так и умрешь дураком», – нежно сказала  мама  и заплакала.

 

5. Исход

Глава  1

 

1.   Господи, все это было и есть! Так живем мы в своей стране, работаем и мучаемся,  и большинство еще продолжает верить в светлое будущее – коммунизм. А открыто говорят и спорят лишь на кухнях: только среди  близких друзей рассуждаем так, как никто не осмеливается ни в кругу сотрудников, ни на собраниях.

«Всякая душа властям предержащим да повинуется», – так было в древнем Риме. А наша власть сама себя называет «слугами народа».

2.  И были восстания в Венгрии и Чехословакии, расстрел «голодного бунта» в Новочеркаске, подавление забастовки в Слуцке, травля Бориса Пастернака, который позволил себе вслух осмыслить жизнь свою в своей страны. «Что же сделал я за пакость, я, убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать над красой земли своей», — написал он перед смертью. И роман Дудинцева «Не хлебом единым», и переполненные «инакомыслящими» людьми психушки, и усиливающееся диссидентское движение, и дело Даниеля и Синявского, и гневное письмо Лидии Чуковской Шолохову – первое произведение самоиздатской литературы. И были «Белая книга» и «Альманах Феникс – 66», и нарастающие демонстрации на Пушкинской площади в Москве: «Товарищ верь! Взойдет она, звезда  пленительного счастья! Россия  вспрянет ото сна…» И суд над Буковским, и книга Марченко «Мои показания» о политзаключенных в Мордовии, написанная им в тюрьме, и правозащитная борьба генерала Григоренко, и массовые голодовки политзаключенных, статьи Сахарова «Хроника текущих событий» (о нарушении прав человека в СССР) и «Размышление о прогрессе, мирном существовании и интеллектуальной свободе», и религиозное движение «Свобода совести», и книга А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича», и его открытое письмо Секретариату союза писателей, и его отчаянный крик души в письме «Жить не по лжи!», и от него, высланного насильно из страны, дошла до нас «Нобелевская лекция». И пел, пробуждая  сознание народа к свободе, мужественный Александр Галич, и все громче звучал надрывный голос Владимира Высоцкого – голос совести нашей.

3. Но вооруженному ядерным оружием монстру, на крови и лжи удерживающему свою власть, все еще казалось, что народ послушно следует за его идеей. Они не догадывались, что молчание  народа – эти лишь верхняя часть айсберга.

4.  И в темноте своих спален, по ночам, все больше людей слушали  «враждебный голос» станции «Свобода», и шепотом перессказывали друг другу холодящие душу сообщения о рабской жизни народа в собственной  стране. И пронизывало сознание какая-то высшая правда, которую страшно было узнать, но невозможно было не верить.

5. А правил народом уже новый, густобровый правитель, «усы Сталина, поднятые на должную высоту», который обманом и подлостью спихнул с трона своего предшественника, залгавшегося и запутавшегося на этом тернистом  пути к коммунизму.

«Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: путь орла в небе, пути змеи на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице. От трех трясется земля, четырех она не может носить: раба, когда он делается царем, глупого, когда он досыта ест хлеб, позорную женщину, когда  она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи…» (Притчи 30:18,19,21-23)

И новый правитель, тыча дряхлеющим пальцем в текст своего очередного выступления, косноязычно призывал двигаться еще уверенней к зияющим высотам коммунизма, шагать семимильными шагами, испытывая «чувство губокого удовлетворения». А для этого, заверял он, «экономика должна быть экономной». И, поквартально выпячивая грудь свою, принимал от родной  коммунистической  партии  и стран – сателлитов очередную награду за «выдающиеся заслуги в деле  строительства коммунизма и борьбу за мир во всем мире».

И когда он вдруг исчезал с трибун и экранов телевизоров, в народе  шутили: «Лежит в больнице. Расширяют грудь для новых наград». Хмельной от своей всемирной известности, этот «борец за мир» подписал Хельсинские соглашения о правах человека. А, протрезвев, ворчливо отвечал на укоры мировой общественности о нарушении прав в своей стране, поддерживая державной рукой свою лязгающую челюсть: «Это вмешательство во внутренние дела!»

И бросил свои войска на Афганистан.

6.  И как ни сильна была еще власть силой своей неправедной, но сквозь  «железный занавес» пробивались первые робкие ростки эмиграции: искали люди любую лазейку, чтобы  вырваться на свободу.

Евреи, лишенные две тысячи лет назад своей исторической родины и разбросанные по странам, вновь почувствовали себя «гражданами мира», по определению древнего историка Иосифа Флавия. Но теперь звала и ждала их воскресшая из пепла древнняя родина Израиль – отстоял он свободу свою и уверенно занимал равное место среди ведущих цивилизованнных государств. И придавал силы человеку клич вековой: «На следующий  год – в Иерусалиме!»

7. И, стремясь спасти соплеменников от всесоюзного рабства и нарастающего антисемитизма, возвысил голос Всемирный еврейский центр – и откликнулись многие страны, и среди них первой – Америка.

И постановил американский сенат: в обмен на продажу американского хлеба России, бывшей до революции житницей мира, советское  правительство должно выпускать евреев из страны.

И шутили в народе: «Евреи  — наш золотой  фонд».

8.  И поднимались люди с насиженных мест. И уже тысячами уезжали они, оставляя  могилы предков, преодолевая оскорбления и унижения, и  гнусно — сварливую оплеху: «Предатель родины».

И кричала своим собутыльникам во хмелю загульная баба, дочь правителя: «Мой отец еще добрый! Уезжайте, пока он живой! А вот придет Андропов – и все вы окажетесь в глубокой  ж…!»

9.  И стали массовыми  отъезды. К 1986 году уехало из СССР 267342 человек. И всем им пришлось пройти сквозь унижения и мытарство в застенках ОВИРа.

10. Жизнь людей определялась теперь не сменой дня и ночи, а проводами друзей и близких. С трибун съездов партии, по радио и на собраниях неслось им в след: «Предатели». А злые  языки в народе злословили: «Пусть уезжают. Наконец–то мы решим в нашей стране  квартирный  вопрос».

И вычеркивались адреса и номера телефонов из записных книжек. Прощались  навсегда.

Тех, кто решался на отъезд, снимали с работы, писали на них грязные  характеристики, лишали наград, званий и гражданства, прорабатывали на партийных, комсомольских, профсоюзных и пионерских собраниях, и награждали  «всебщим  презрением всего советского народа».

11. Каким странным и загадочным виделся уезжающий из страны человек: в одно мгновение возникало отчуждение – мир людей разламывался на две половины. И взгляды при встрече, словно ударяясь, высекают враждебные  искры.

И только самые честные и мужественные, преодолевая  генетический страх, идут на вокзал провожать друзей. Но и они настороженно оглядываются по сторонам — в каждом человеке видится им агент КГБ:  затаился он в толпе, пристально наблюдает и щелкает невидимым микрофотоаппаратом, вмонтированным то ли в пуговицу, то ли в золотой  зуб, то ли в стеклянный  глаз.

 

Глава  2

1. Здравствуйте, дорогая  редакция!

Никогда не писала вам, но уж очень наболело. Я и мой муж живем в Минске. Я окончила БГУ им. Ленина, работаю математиком – программистом. Муж — старший инженер на заводе «Транзистор», кончает в этом году институт народного хозяйства. Вроде со стороны все в порядке. Оба самостоятельные люди.

Но есть вещи, которые я никак не могу понять. Мужа, честного и исполнительного работника, не имеющего никаких нареканий за все время  работы на заводе, буквально травят. Инициатором этого дела  является зам. директора по общим вопросам Н.В. Васильев. Я лично не знакома с этим человеком, но, по словам мужа и его сотрудников, составила общее мнение о нем. Васильев ведет себя как царь: «Кого хочу – казню (уволю), кого хочу – милую». Развел семейственность: устроил жену и племянницу на должности, для которых они не имеют должного образования. С подчиненными обращается грубо, документы, которые несут ему на подпись, бросает в лицо, оскорбляет женщин, злоупотребляет служебным положением.

В августе 1971 года Васильев вызвал мужа и приказал ему уволиться, ничем этого не объяснив, и пообещал взамен этого хорошую характеристику. Муж, естественно, отказался. Он учится на пятом курсе и не видит никаких мотивов  для  увольнения.  Неделю его не допускали до работы, но муж не сдавался. И вроде все утихло – дело было назаконное. Прошло несколько месяцев, началось слияние двух заводов. Перемещаются отделы. И 11 апреля муж вдруг совершенно случайно узнает, что не числится на старом месте и не зачислен на новое. Узнал об этом, когда шел оформлять отпуск на экзаменационную  сессию. Три дня  беготни его по инстанциям ничего не прояснили.  Муж сейчас в полном отчаянии, некуда  обратиться за помощью. Я тоже не знаю, где нам могут помочь разобраться в этом грязном деле. Поэтому пишу Вам, газете, которая для нас  последняя надежда.

Я – комсомолка, всегда  верила, что справедливость – главное в нашем государстве. И вот такое творится прямо на глазах. Невольно задаешь себе вопрос: может эта беда от того с нами, что мы евреи? Очень не хочется  в это верить, но видимо придется. Все шито белыми нитками. Мы, как и многие, не понимаем тех, кто покидает СССР. В Севастополе погиб отец моего мужа, мой отец воевал всю войну, получил тяжелое ранение, все братья его погибли, сражаясь с фашистами.

Неужели мы, евреи, действительно люди «второго сорта», как пытаются нам втолковать такие, как Васильев? Неужели национальность может служить причиной такого хамского беззаконного отношения к нам? Я отказываюсь этому верить, но если все останется  попрежнему, придется в это поверить.

Я пишу это письмо втайне от мужа. Не могу видеть, в каком он находится отчаянном состоянии. Я готовлюсь стать матерью, все меня стараются не волновать. Но я  дни и ночи думаю только об этом. Прошу вас, приедьте и разберитесь! Дальше так продолжаться не может!

До  свидания,  Раиса Ойвецкая.

Мой  адрес: Минск, ул.В.Хоружей 39 кв.68

2. «Мы уезжаем!» – заявила Рахиль. «Никогда не позволю!» – мгновенно  взорвался отец Моисей. — Только через мой труп». — «Мы здесь с рождения уже живые трупы, —  ответила  Рахиль. — А я хочу жить». – «Это не ты решила…это твой…твой…Он – предатель!» — вспылил отец. «Не смей так о нем говорить! — впервые закричала Рахиль на отца. – Он мой  муж, и я люблю его!» Отец  Мойсей  побледнел, застыл с открытым ртом и вдруг, умоляюще глядя на нее, просительно проговорил: «Доченька, нельзя этого делать…стыдно». Но спокойно ответила Рахиль, чеканя  каждое слово: «Папочка, тебе  изуродовали здесь всю жизнь. Неужели ты хочешь, чтобы такое  произошло и с нами? Мы предлагаем и вам ехать. Если откажетесь – все равно уедем. Я хочу  спасти своего сына». Нахмурился отец Моисей и твердо ответил: «Мне уехать не позволит моя  партийная  совесть». И ответила ему Рахиль: «Слава Богу, что мы  с мужем не заразились этой  химерой!»

3.   И были сборы и проводы. И слезы в глазах отца и матери, и их разом постаревшие лица, и их виноватые взгляды при встрече со знакомыми.

Вся жизнь родителей превратилась в ожидании писем из-за границы.

4.  Вернулся отец Мойсей после работы и молча осел на табурет в кухне. «Что еще случилось?» – тревожно спросила мама. «Меня исключили из партии, — сухо ответил он. Вытащил из нагрудного кармана партийный  билет, прижал к груди и сказал. — Но этого я им не отдам. Это они все предатели родины!» Не поужинав, лег на диван лицом к стене и больше не проронил ни слова. Плечи его тряслись.

5.  «Немедленно  приезжай! — позвонила мне мама. — С отцом очень плохо». Когда я примчался к ним, отец Моисей встретил меня за столом и сказал с загадочной усмешкой: «Не такое пережили. — Налил в стаканы водку, чокнулся со мной и провозгласил: — За привилегии!» – «Да что случилось?» — не выдержал я. Он спокойно выпил до дна, крякнул, понюхал корку хлеба, аккуратно положил на край тарелки и рассказал.

6. «Меня  исключили из партии за то, что моя дочь предательница, живет во враждебном нам государстве, оплоте мирового империализма. И я, отец  такого выкормыша, заявили они, не имею права носить священное имя коммуниста. Секретарь парткома обязал каждого выступить с осуждением отщепенца, позорящего сплоченные ряды организации. Все, все в один голос осудили меня! И даже самые близкие друзья, с которыми я не только работал, но и вместе воевал. И было единогласное решение: исключить. – Он  вдруг безудержно  засмеялся. – А когда все проголосовали, поднялся наш секретарь партбюро и сказал: «Видите, наш бывший товарищ Моисей Израилевич, все единодушно осудили вас. Теперь в нашей организации остались только самые верные коммунисты – ленинцы». И вдруг посмотрел на меня жалобно – заискивающе и выпалил, словно я ему рубль задолжал: «И за что вам, евреям, дали такие привилегии. Вам, евреям, почему-то разрешили выезжать, а что мы, русские, хуже  вас!  Это несправедливо!»

7.  «Надеюсь, что теперь ты с чистым сердцем воспользуешься своими привилегиями», – весело, в тон ему, предложил я. Но он строгим  взглядом оборвал мой  смех и сказал  решительно: «Нет! Они этого от меня не дождутся. Я не дам им возможности злорадствовать. Это моя родина. Я защищал ее своей  кровью. И моих могил здесь больше, чем у них всех вместе взятых…»

8.  И писала Рахиль письма родителям своим, и в  каждом из них звучала главная  ее мысль: «У меня  такое  чувство, словно я  после ада попала в рай. Я словно родилась заново, и только теперь начинаю понимать, что такое родина. И это почти в тридцать лет! Прошу вас, на коленях умоляю, приезжайте! Хоть перед смертью вы поймете, что такое  жизнь».

«Империалистичская пропаганда», – ворчал отец Моисей и на последные деньги слал ей посылки с едой, одеждой, игрушками для внука. В ответ Рахиль прысылала дорогие подарки и фотографии, на которых они стояли возле своего двухэтажного дома, сидели в своих машинах, прогуливались по красивым богатым улицам. Вскоре письма начали приходить из разных стран, где они отдыхали. Отец Моисей десятки раз перечитывал письма, знал их напамять, аккуратно подшивал в папку и заполнял очередной альбом фотографиями, с которых смотрели  на него счастливые дочь, зять и внук.

9.  Приемник в его спальне был теперь настроен только на «Голос Америки». Он говорил об этой  стране, словно сам жил в ней:  о климате и президенте, об экономике и курсе доллара, о волнениях негров. И всегда отыскивал что-то плохое и с торжествущей усмешкой сообщал об этом, и тут же приводил примеры из нашей  жизни, старательно выставляя все в самом выгодном свете. «А вот у нас в этом  вопросе…» – начинал горячиться  он.

10. И хотя «враждебные голоса» усиленно заглушались нашими глушилками, но многое  уже  удавалось поймать и услышать не только о жизни за кардоном, но и в нашей собственной стране. Лучшая  слышимость была ночью. Отец купил себе самый дорогой приемник «Океан» и держал возле своего изголовья. Просыпался он рано, и первое движение руки – нажать кнопку. Информация о жизни за рубежом все больше проникала в сознание  людей — только идейный  не слышал.

11. Рахиль в каждом письме уговаривала родителей: «Родина там, где тебе хорошо. А мне и сыну так хорошо еще никогда не было. Для полного счастья только вас не хватает». И упорно отвечал отец Моисей: «Наша родина здесь, и мы должны быть с ней и в горе и в радости».

12.  Мать и отец в один год вышли на пенсию. И теперь вся жизнь их стала ожиданием писем от дочери. Утром, набросив куцевейку на плечи, отец Моисей сбегал с третьего этажа к почтовому ящику и, когда находил письмо, запыхавшись, влетал в квартиру, победно размахивая  полосатым конвертом с яркими марками, гладил его и целовал. Чтобы не повредить листы, осторожно ножницами разрезал край конверта. Устроившись поудобнее в кресле, принимался  читать вслух. Где бы я ни находился, он вызванивал меня и кричал в трубку: «Немедленно приезжай!» И если я не мог, обижался, как ребенок. Когда я приходил, он встречал меня с письмом в руках, читал почти напамять и поглядывал  на стену, завешенную  фотографиями ее семьи.

13. «Здравствуйте дорогие! Написала я вам письмо по приезду из Израиля, но не отправила: хотела вложить свежее фото. А тут подошел срок нашей недели отдыха во Флориде. Мы с Маратом укатили на машине, а Зиновий прилетел к нам на три дня самолетом. Погоды были чудесные, накупались в океане, отдохнули. В пятницу 21 июня вернулись домой. Путешествие прошло без приключений, хотя дорога  длинная – восемьсот миль в одну сторону. Но я не уставала: моя «Хонда» очень удобная и вести ее наслаждение. С понедельника вышла на работу, Марат ходит на тренировки, становится похож на культуриста. Встречаемся семьей за обедом и вечером идем в свой бассейн. Лето прекрасное – все пышно зеленеет. Деревья, которые мы  посадили, стали уже  большими и дают хорошую тень всему двору.

Получили ваше последнее письмо. В отношении грустных писем из Израиля от ваших друзей – нам это понятнее, чем вам: все видела своими глазами. Переселенцы последних лет едут не с убеждениями, а от отчаяния или страха жить в вашей стране (раньше было страшнее уехать), или наивности (там все легче и даром). Большинство имеет возможность уехать только в Израиль, а там надо иметь больше сил и веры  в страну, чтобы  выжить, начать все сначала. Вот отчего столько драм и трагизма…

Насчет встречи с вами в России. Прошу меня простить за то, что сейчас напишу. Никакого желания нет туда ехать. Когда я семь лет назад приехала сюда, я спросила нашего родственника Бергера: «Неужели у вас с 1906 года не было желания приехать в Россию?» Он мне ответил: «Чем больше живу здесь – тем меньше хочется…» Я тогда его осудила, но теперь хорошо понимаю. Это как бы  родиться в тюрьме, жить в ней до определенного возраста, потом чудом оказаться за воротами тюрьмы, на берегу реки среди цветов в поле и голубого чистого неба  без решеток, свободной как птица. И после этого вернуться назад в свою камеру с решетками на черных грязных окнах и втянуть голову в плечи, бояться поднять глаза на своих тюремщиков, дрожать от их окрика и пинков…

Для меня Россия — страна, где я испытала страх, стыд за свое  происхождение, отчаяние до бешенства, когда мне врали и плевали в душу, а моему маленькому сыну в песочнице говорили: «Иван с Маратом не играют»,  где любая  уличная  торговка учила меня моему месту в жизни: «А вы, жидовочка, не копайтесь в яблоках!» Вы мне будете говорить: да, это было, но эта твоя родина. Вот эту большую букву в этом слове уберите, пожалуйста. Это все дурман, который нам вдалбливали с детства. Россия  — моя  географическая родина, место  на карте, где я имела несчастье родиться, где меня с детства унижали, доводили до состояния даже не животного (кто в России ненавидит коров или гусей?), а какого-то третьего рода существа. Я это всегда  чувствовала. Но только когда освободилась от этих проклятых устоев (почти языческих!), я осознала, в какой пропасти я жила. И не потому я вам об этом пишу, что у вас материально становится все труднее, а люди все обозленней. Знайте: все горькое, что присходит у вас в стране, отдается в моем сердце болью, а не радостным отмщением. Как это ни чудовищно, но есть люди, которые радуются, что «успели на поезд», а после них все пусть пойдет в ад.

Мы не могли выбирать, где  нам родиться. Но какое это счастье, что появилась возможность приехать в страну, где чувствуешь себя человеком, личностью. И это чувство пришло к нам само, «натюралле». Когда говоришь с коренным американцем о России, часто слышишь вопрос: «А почему нельзя? – нельзя  жить без прописки, холостяку купить особняк, еврею работать в почтовом ящике,  выписывать газету без нагрузки и пр.??? Нормальному человеку этого не объяснишь!  Вот многие говорят: «Вам хорошо. Вы уехали в развитую страну, где  жить лучше всего – и немудренно, что вы полюбили Америку». А я вижу, что нигде люди так много не работают, как в Америке, честно и на полную отдачу. Простая истина – основа этой страны – Свобода личности порождает любовь к этой стране. И с какой буквы ее не пиши, с большой, маленькой или сокращенно – детям этого не надо вдалбливать – оно приходит само, натюралле, без пионерских собраний.

Хотя и пишу вам на русском  языке, но, к сожалению, мы говорим на разных. Наши аргументы базируются на совершенно разных опорах (я говорю не о материальных). А у меня есть больше козырей: я знаю  вашу  жизнь, но и знаю уже и другую (теперь я дейстивительно живу!)  Знаю обе стороны медали, но вы упорствуете и даже отвергаете возможность приехать и увидеть все собственными глазами. Дорогу всем вам я оплачу. Я вам не судья и не оппонент.

Ну, вот и высказалась. И простите, если сделала вам больно. А Зиновий просто сказал: «Мне там делать нечего». И уехал, куда  ему хочется, ни у кого не спрашивая, хоть в Париж, хоть на Багамы. Надеюсь, что это письмо дойдет до вас, если не поленятся его вскрыть  ваши службы. Читать чужие письма – этого нет нигде, только у вас. Папочка, и не надо больше тебе философстовать на эту  тему —  лучше один раз самому увидеть. Меня  интересует у вас в  стране только  ваше здоровье. Целую, Рахиль  и мужчины».

 

Глава  3

 

1.  Боже  мой, как постарели родители за семь лет разлуки с дочерью! Я с тревогой смотрел на углубившиеся морщины на их лицах, на  замедленную походку, и терпеливо выслушивал беспокойные разговоры о Рахиль, словно не они, а она вела ежедневную борьбу за выживание. В  потускневших глазах стыла такая тоска, что больно было смотреть. Раз в месяц, сэкономив на самом необходимом, они звонили в Америку. Чтобы узнать за несколько минут побольше о ней, заранее на листке записывали вопросы – каждый раз одни и те же: как здоровье? хватает ли на жизнь? не обижает ли их там кто?..

2.  Рахиль написала, что у нее родился второй сын: «Мы решили его назвать Моисеем — в честь тебя, папочка». — «Я еще живой. А у евреев положено называть именами мертвых». — «А если мы никогда не увидимся?» – «Обещаю тебе, увидимся, — ответил он. – Назови его Соломоном. Надо вернуть имена всех моих погибших братьев. У моей  сестрички Ханочи уже есть три сына, с именами моих братьев. Роланд назвал своего сына Барух. Осталось имя Соломон. Умоляю тебя: назови так ради памяти моего брата!»

3.  Выйдя на пенсию, родители жили как–то суетливо и одноообразно: с утра ходили в магазин, простаивали в очередях, а, достав дифицитные продукты, счастливые, приносили их в мою семью и обижались, что я мало уделяю им внимания.

«Уезжайте к Рахиль!» – однажды сказал я, не в силах больше видеть тоску в их глазах. И ответил отец Моисей, не скрывая обиды: «Хорошо, мы поедем. — И, виновато отводя глаза, пояснил: — Хочу увидеть их хотя бы одним глазком перед смертью». И добавила мама: «Я бы давно к ней уехала — мое сердце  разрывается на части». Ответил я: «Пожалей отца. Ему там будет лучше с дочерью». – «Как тебе не стыдно! – возмутилась она. – Он хоть раз давал тебе повод сомневаться, что любит тебя, меньше  чем Рахиль?!»

4. И были сборы, и косые взгляды соседей, и все меньше стало телефонных звонков. И было унизительное оформление документов в ОВИРе, лишение гражданства и заработанной пенсии, и поиск ящиков, куда складывались вещи, которые Рахиль запрещала брать с собой: «Выбросьте это — здесь все – все есть».

Но как расстаться с вещью, каждая из которых несла в себе жизнь и судьбу человека: тяжкий труд, долгие годы сбережения по копейке, взятка, без которой трудно было приобрести ее. И, наконец, после долгих  мытарств в бараке или коммуналке, тебе выделяют отдельное жилье – этот желанный уют перед последней дорогой…И ты втискиваешся в тесные комнатенки, в которых каждая вещь переживет своего хозяина.

5. И были проводы. Друзья и родственники возбужденно и шумно прощались, просили не забывать их в ином загадочном мире, куда рвалось уехать все больше и больше людей. В глазах стояли слезы, и никто не стеснялся их. Постаревшие боевые друзья, позванивая орденами и медалями на вылиневших пиджаках, вспоминали войну, своих погибщих друзей, которые так мечтали увидеть новую жизнь после этой страшной войны.

6.  И стояли мама Хая и отец Моисей в открытом проеме тамбура, жалко и растерянно улыбаясь, и провожающие желали им счастливого пути — каждый спешил высказать что-то свое, недосказанное: больше никогда не представится случая это сделать. Общий неразборчивый гул на перроне поглащал голос человека…

7. Родители стояли расстерянные и ссутулившиеся, а на их бледных лицах дрожали губы: «Простите…спасибо…прощайте…»

И, единственно дозволенный вывести с собой, сверкал на груди отца Моисея Орден участника Великой Отечественной  войны.

8.  Тронулся поезд. И звучал то ли в моем сознании, то ли под небесами   опальный голос одного из сынов России: «Ты слышишь, уходит поезд…сегодня и ежедневно….» И обжигала мысль: «Навсегда…»

И раздался рядом со мной старческий голос: «Ну, чего ревешь! Живыми из концлагеря уезжают…»

9.  Уезжать надо было через Москву – только через нее, столицу этого абсурдного мира, дозволялось покинуть страну. Она, как жернова, перемалывала терпение отъезжающих: просматривала и отбирала, запрещала и карала, выворачивала галстуки у мужчин и прощупывала резинки на трусах женщин. И, обложив проклятьем и отборной бранью этих «предателей и отщепенцев», выталкивала их за священнные рубежи родины. И любой проводник, забулдыга и пропойца, имел над ними неограниченную власть: с гадливой ухмылкой дозволял сесть в вагон и с презрением мог сказать убеленной сединой старухе, или старику с невыгоревшей частью пиджака от снятых наград: «Продыху от вас нет, предатели!» И тут же, как только тронулся поезд, он, нагло ухмиляясь, требовал уплатить за стакан чая  только долларами.

10. И пришло первое письмо из Италии: «Как счастливо улыбаются здесь даже нищие люди. Не беспокойтесь за нас: мы едим персики, апельсины, бананы. Море бушуют, гуляем, кормят хорошо…» За ним полетели новые письма и телефонные разговоры – и в  каждом из них я слышал их молодеющие голоса. На все мои вопросы, был один ответ: «Только вас  нам не хватает…»

11. Отец Моисей писал нам каждую неделю. Он стал ходить в синагогу, напоминал про все праздники. Голос его оценили – пригласили кантором. С первых дней у них была своя квартира, вскоре купили машину и начали ездить по Америке и путешестовать за границей. Пришло письмо из Израиля: «Я могу гордиться тем, что я – еврей.  Мы, евреи, единственный народ в мире, который возродил свою страну и свой древний язык. Мы, как Феникс, восстали из пепла: самый древний народ стал и самым молодым». И все настойчивее звал он нас одуматься, приехать, не упрямиться  и не повторять его ошибки.

12. В ответ я писал веселые письма. Чем труднее становилось жить в стране, и сковывала тоска от разлуки с ними – тем дурашливей и шутливей получались они. Но мысль о том, что я уже никогда их не увижу, удерживала меня от патриотических высказываний в духе отца. Я все еще верил, что в мировом соревновании двух систем победит наша, социализм.

13. Не умирая, живет во мне чувство родины. Мне отвратительны животные инстинкты тех, кто считает меня чужаком на ней. Их плебейский патриотизм – последнее прибежище ограниченного ума — разлагает человека и порождает фашизм.

Мои предки полегли в эту землю, данную им Богом. Я с детства впитал в себя этот воздух, стал тем, кем я есть сегодня. Она – моя память, моя мысль и плоть.

14. И пусть вам не покажутся напыщенными эти слова. Мои чувства к ней сродни земле и небу, которые всегда есть то, что они есть и в солнце, и в непогоду. И то, что я живу здесь и несу вместе с соотечественниками все тяготы и беды страны – это мой выбор, это моя «любовь к отеческим гробам».

15. И не судить прошу меня, а выслушать. Пишу я не исповодь и не покаяние. Это мысли человека на склоне лет, который хочет понять: кто я в этом  мире? Почему именно так сложилась судьба моего народа на  этой земле? Любовь к ней равносильна лишь одному – любви к матери.

 

 

 

Глава 4

 

1. И вдруг почерк отца Моисея, красивый и четкий, резко изменился: слова и буквы теснились, наскакивали друг на друга. Нет, не старость была тому причиной — торопился он выказать свою любовь к родной земле, над которой парят бессмертные души его родных и близких.

И умер он не от тоски ли по ней…

2. Над его могилой раввин сказал: «Мы похоронили сегодня великого человека. Всего десять лет прожил он в нашей  стране, но и за этот краткий миг бытия сумел он показать нам, гордым американцам, что не материальные богатства составляют истинную ценность человека, а доброе и отзывчивое сердце. Нет, мы не потеряли его, мы погребли лишь плоть, а душа его вечно пребудет среди нас».

3. Верю я: в минуты печали и радости является ко мне родная душа  – чувствую дыхание, слышу голос. И понял я: состояние ее зависит от того, как я живу на земле.

Не рвется во времени нить рода: каждый человек — бессмертная душа и частица судьбы его. Назначение человека – любовь к ближнему.

4. «Бог создал человека для нетления и содеял его образом вечного бытия Своего; но завистью дьявола вошла в мир смерть и испытывают ее принадлежащие к уделу его…Человек  милосердний благотворит душе своей, а жестокосердый разрушает плоть свою…Благотворительная душа будет насыщена, и кто напоит других, тот и сам  напоен  будет…Свет праведных высоко горит, светильник же нечестивых  угасает». (Еккл. 2:23,24,17,25. 13:9)

5.  И прожил отец Моисей пять жизней, и пережил на земной стезе, что даровано смертному.

Приходит конец всему живому, но не может с этим смириться человек, верит он: погибает лишь изношенная  плоть, а душа  будет вечно пребывать в мире.

6.  Перебираю письма отца Моисея, которые писал он в годы разлуки…

Письма   на   родину

 

1979 г.

 

1.  Здравствуйте, дорогие  наши! Все! Все! С болью в сердце  покинули мы вас. Настроение было все тяжелее с каждым отсчитанным километром, который  удалял нас от родных людей и любимых мест. И вот устроились в Вене в гостинице 13 мая, продолжаю писать Вам.  Вокруг так красиво  и богато, что этого не опишешь и невозможно сравнить с тем, что мы знали по рассказам других. Гор а найе велт (совсем другой мир). Мы живем, словно на курорте, который нам не снился.

Дорогие  наши дети и внуки, оставляем вас с глубокой  болью в душе, зная, то, что мы совершили, не даст нам возможность уже никогда свидеться. Извините. Сердце разрывается на части. Будьте здоровы, не корите нас, берегите друг друга. Большой привет и поклон  всем близким.

2.   Из головы не выходит, что мы решились начать новую жизнь. Думы только о вас: как мы вас могли оставить – это самое тяжелое переживание. Мы уже здесь  много увидели, но не перестаем удивляться. Вчера был какой-то праздник. В центре города около парламента собрались все жители, разодетые, с собаками, по переписи – 800 тысяч, и были представления. Все пели, танцевали, играли, словно одна семья. Фонтаны, деревья, цветы. Для нас все это, словно волшебная сказка: мы  с мамой щипали друг друга, чтобы убедиться, что все это происходит наяву. Но без вас все это нам не в радость.

3.  Не беспокойтесь за нас, мы здоровы. И у мамы без лекарства нормальное давление. Все здесь для нас хорошо организовано: мы словно на курорте, на котором нам с мамой не пришлось ни разу побывать.  Не волнуйтесь за нас, если вдруг не будет писем.

4.   Привет из Рима. В России разве мог я когда-либо мечтать, что буду здесь. Люди приезжают сюда со всего света, не спрашивая ни у кого разрешения. Есть здоровье и деньги – пожалуйста: всем дверь открыта. Только почему-то закрыты наши двери. Какая несправедливость! Чем дальше мы  уезжаем от вас – тем горше становятся наши переживания.

6.   Вот уже два месяца, как мы оставили вас и оказались в другом мире. Вдали от вас все кажется чужим, незнакомые люди и язык, нет телефонных звонков от друзей, которые нас радовали. Дорогие мои внуки, если бы только поняли, с какой болью в душе держал я вас  в своих последних объятьях. И сколько уже пролито слез и выпито валидолу. И болит сердце и ноет душа, когда мы  видим иную жизнь и  эти игрушки для детей, которые хотелось бы подарить вам. Простите и простите своих «беглецов».

8.  Вылетели из Рима 24 августа в 10 утра, в 11 были в Швейцарии (Цюрих), пересели на другой самолет, «Боинг- 707» и полетели в Нью-Йорк. Десять часов летели над океаном – непередаваемое зрелище. С нами сидел очень приветливый  человек из Швейцарии, бизнесмен, говорил с нами по-немецки, и мы, благодаря еврейскому языку, понимали. Три раза нас кормили – поили, посмотрели два цветных фильма. Приземлились в Нью – Йорке в 6 часов вечера. Нас встретили люди из Хиаса и отвезли на машинах в гостиницу – за все это уже заплачено. И тут же по телефону связали с дочерью.

10.   Наша доченька и ее новые друзья встретили нас, как президента: экскорт из пяти машин. И вот мы уже в ее двухэтажном доме – и не верится, что все это наяву. Мы в России впятером жили в двухкомнатной «хрущевке», хотя все были с высшим образованием. Тут два туалета, две ванные, все оборудовано по последнему слову техники, кондиционеры,   машины для стирки белья и мытья посуды, кухня – как вся  наша  квартира в Минске, со встроенным холодильником, морозильник отдельный. А мебель! – такую я  видел только в зарубежных фильмах.  Община к нашему приезду привезла нам все необходимое, начиная с кроватей и кончая мылом. А какие вокруг дома! Дороги с красным асфальтом, и возле  каждого дома – две-три машины. Все, конечно, взято в рассрочку, но это все человек способен оплатить. Главное, человек спокойно работает, уже имеет все необходимое для нормальной  жизни, не бегает, не достает, не копит годами копейки, чтобы это приобрести. Только работай и радуйся жизни. Где же оно, преимущество нашего социалистического строя?! Теперь еще одно мучит меня: почему вы, два  специалиста с высшим образованием, не можете вот так же  устроить жизнь на нашей родине. Кто виноват в этом? Знаю – не вы.  И вот все это заставляет меня невольно сравнивать и думать. Но многое мне уже не понять до конца жизни. Что-то очень не так происходит на нашей  родине…

14.   Дорогие  мои дети и внуки! Не обижайтесь на  нас за то, что мы вас оставили и не посещаем такое долгое время. Наши сердца всегда с  вами. Привет всем, кто еще помнит нас. А в нашей памяти навсегда останутся  все замечательные имена и лица родных и друзей. Никогда не забудем их, пока будет держаться  наша душа в теле.

20. Наша старость обеспечена  сверх ожидаемого. И за три месяца нашей новой жизни нам все еще не верится в такое сердечное отношение чужих людей. Дорогие наши, ни на минуту мы не выпускаем вас из своей памяти. Дорогие внучата, возникает вопрос: почему мы вас оставили? Но как нам было поступить, когда здесь, на другом конце света, тоже  наши любимые дети и внуки, которых очень хотелось увидеть хоть перед смертью. Так мы уже навсегда будем жить с разорванным на две части сердцем. Поймите и простите  нас.

24.   Дорогие мои! У нас сейчас 12 часов  ночи, а я сижу  и разговариваю с  вами, вы не слышите, я говорю тихо, чтобы не разбудить вас. Но вы  прочтете – и я буду знать по вашим письмам, что вы услышали меня.

30  Мы отдыхаем в своем чудесном парке, но нет в нем красоты  без ваших любимых родных лиц, без ваших дорогих глазок, нет следов  ваших милых ножек  на этих тропинках – и нет  настоящей  радости. Нас очень волнует, что вы в этом году не смогли позволить себе отдохнуть, а мы вам не можем помочь. Мы живем уж очень по-человечески, но не чувствуем по-настоящему себя людьми, потому что нет вас, не знаем языка и не можем общаться здесь с людьми, которые улыбаются нам при встрече.

 

1980 г.

 

50.  Прошел год нашей разлуки. Время бежит незаметно, но если бы вы знали, сколько всего мы уже передумали, переживая за вас. Сейчас, когда мы пожили здесь и убедились, что семье Рахиль здесь просто чудесно, не надо волноваться за нее, мы бы вернулись к вам, на нашу  родину. Но этого не дано: мы «предатели…»

54.   Все, что я делал в жизни, делал честно, мне не стыдно за прожитую жизнь. Но жестокая судьба карает нас. Мы не можем приехать к вам. И все же  живу с надеждой и верой, что все еще будет хорошо. Моя жизнь теперь – в ожидании вестей от вас, хороших вестей. Да, всегда с давних пор, разлука с близкими – самое тяжелое бремя для человека. Но наша разлука с вами самая жестокая. И коль так суждено (эта судьба  зависит не от нас!), то мы теперь должны сопротивляться ей и верить, что еще встретимся. Только бы был мир во всем мире. А этому делу придают много сил и внимания все настоящие люди и народы  мира. Ваши письма для нас – самое дорогое и ценное лекарство. Немедленно отвечайте, не ждите, если наше письмо задержалось в дороге. Я пишу вам всегда регулярно. У меня на столе специальный календарь отправки каждому, родным и друзьям, писем. Я живу в ожидании писем, утром первым делом бегу к почтовому ящику.

60.   Да, мои самые дорогие, так судьба распорядилась нашей жизнью. Но жизнь не складывается сама по себе, ее надо строить самому, направлять, как мастер делает свою работу – он лишний раз проверит свою заготовку.

 

1981год

 

67.  Как  тяжело на сердце – все думаю о вас, мои дорогие! Сижу  ночами и пишу, чтобы побыть с вами наедине. В окно светит луна, и я думаю: неужели это та самая луна, на которую мы смотрели вместе, когда жили рядом. Кажется, что прошла уже вечность, как мы расстались, и мы  забыли улицы, номера телефонов, весь образ жизни. Рахиль и внуки относятся к нам чудесно, но и это не может сгладить нашей тоски, дорожайшие мои.

71. Наши дорогие дети! Вы все не выходите из нашей головы, все время беседуем с вами, вашими фотографиями завешаны наши стены. Ваши взоры устремлены на нас с улыбкой, а мне все кажется – с укором. Пишите, дорогие внучата, рисуйте на листочке бумаги ваши родные и любимые пальчики, чтобы мы могли хоть их целовать.

79. Наша главная  радость – письма от вас. Читаем и перечитываем их по многу раз. Как коварно складывается человеческая жизнь! Как все это случилось, что мы так далеко от вас. Наши глаза смотрят на восток, а ваши в другую сторону. И как много теперь людей и здесь, и на нашей  родине, которые умирают, так и не свидившись с самыми дорогими людьми. Сердце мое разрывается между семьей Рахиль и вашей. И не будет этому  конца, пока оно не разорвется…

90. Как тяжело осознавать, что вот пишу, разговариваю с вами, а вы этого сейчас не знаете. Помните, как я  вам перед сном читал сказки, вы просили еще и еще, а я говорил, что время спать. Сколько я вам не досказал сказок! Передо мной лежит ваше  письмо, я перечитываю его, и мы  вместе с мамой плачем, что все так произошло, что и страшно  подумать. Неужели навсегда?! И все же не перестаю надеяться, что увижу вас, прижму к себе и услышу рядом ваши родненькие голоса. Нам ничего больше не надо. Смотрим здесь на жизнь молодых людей и радуемся, что они могут жить самостоятельно, без чьей-то помощи. Только работай. Мое здоровье, ты  спрашиваешь? Лучше чем на родине, потому что здесь есть все, чтобы иметь его. Все американцы очень пекутся о нем, потому что жизнь здесь такая, что не хочется с ней расставаться. Я бы очень хотел поменяться с вами, чтобы вы по-настоящему  насладились жизнью.

98.   Боюсь, что начинаю забывать ваши родные черточки лиц. Не думал никогда, что такое возможно. Но память не сотрет их никогда  с наших сердец – только бы  хватило сил перенести нашу  разлуку.

100.   Сегодня  в два  часа ночи разбудил веселый звонок по телефону, и в нашу квартиру ворвался родной голос: «Деда!» Как мы не ценили этого дома, все откладывали на завтра. А его уже не будет. Нет, верю, будет! Надо только просить Бога, чтобы был мир во всем мире – тогда у всех людей будет так, как и должно быть.

107.  Американцы  удивляются, почему мы так переживаем, что вас нет рядом. Они вообще не любят никаких волнений, и сочувствовать не могут нам. Они здесь так стараются быть молодыми, что подкрашиваются. И когда забывают подкрасить другую щеку, шутят: «Вы поправились на одну сторону».  А в ответ: «Ол райт! О, кей!»

127.  Хожу в  синагогу и первым делом молюсь за вас.

139.  Передавайте привет всем, кто, быть может, еще помнит меня.

154.  Желаем успехов  в жизни. У нас их уже не будет, потому что мы не можем уже производить ничего полезного для общества.

167. Как вышло: с одними мы соединились, а с другими разъединилиссь. И как хочется теперь обратного, чтобы хоть одним глазком увидеть вас. Но это невозможно, и не по нашей  вине.

184. Спасибо вам, дорогие наши, за ваше письмо. Мы целуем и перечитываем — вы держали его в своих дорогих рученьках, которые мы видим теперь лишь во сне.

193.  Я нашел работу: столярничаю, шью. А недавно пригласили меня кантором в синагогу —  у меня  опять появился голос, как в молодости. Но жизнь наша заставила его замолчать – пришлось даже тюрьмой расплатиться за свой голос.

201.  Простите, что нарушил время  своего письма…. Вместо шести дней прошло восемь.

217. Мы теперь живем в своей квартире: здесь так принято. Ни в чем не нуждаемся. Осваиваем язык и уже можем общаться с соседями нашего пятнадцатиэтажного дома. По утрам нас всех кормят бесплатным завтраком, дают раз в месяц продуктовые пайки: мед, мука, конфеты и много прочего. В доме нашем бесплатная библиотека, биллиардная, телевизионная, хотя у меня дома три телевизора. Часто приезжает автобус и возит нас на экскурсии, концерты, праздники. Купил себе  машину. И за что они так хорошо относятся к нам, ведь мы ничего полезного не сделали для этой  страны?  Все – все у нас есть, но ничто не может заменить главного: дом наш полон – а голова наша полна только думами о вас.

1982 год

 

224. Неужели это правда, что вся моя оставшаяся жизнь будет выражаться перед вами только на бумаге, а мы будем только по вашему почерку догадываться, как вы живете? Обстоятельства заставили нас  сделать этот шаг: мы становились, как сумасшедшие, без дочери. Не понимали тогда, что такими станем и без вас.

240. Очень трудно привыкать человеку, который всегда сам себе зарабатывать на жизнь, к этой новой жизни – на всем готовом. Когда  нахожу себе работу – становится легче на душе…

261.  Самая дорогая радость для нас, когда  мы открываем ящик, которых рядом несколько сот, и находим письмо от вас. Какая гордость! Хелло! Сегодня у нас богатая почта: целых двадцать писем! И все с хорошими новостями. Самый мрачный  день, когда  открываешь ящик, а там только голые стены.  Закрываешь его и отходишь обиженный, и теснятся  самые мрачные мысли. Дорогие мои, не доставляйте нам этих горьких дней. Пишите регулярно, как я.

270. Годы бегут. Не взирая ни на что, даже на то, что мы живем хорошо. Но каждый год без вас тяжело ложится на плечи, и чувствуешь, как силы начинают оставлять. Все же мы надеемся, что доживем до встречи. Без этого- грех мне умереть.

279.  Мы вас очень просим: не надо нам ничего присылать. Мы имеем столько барахла за эти несколько лет, сколько не имели за всю жизнь. У меня десять костюмов, двадцать пар обуви, а остальных мелочей – не сосчитать.

283. Письма наших друзей (Почему вы сами об этом не написали?!) принесли нам столько горя, что третий день не могу взять ручку в руки – дрожат. Простите за почерк. Внучек мой дорогой! Что с тобой случилось? Как твоя светлая головушка, которую мы так хотим поцеловать, и помним ее запах. Что за авария произошла? Как? Какие  последствия? И как вы нам не собщили об этом? Вы думаете, что можно скрыть от нас? Нет! И на таком расстоянии наша душа с вами, и она  нам лучше любого барометра откроет, какая у вас погода и настроение. Нас нельзя обмануть и ничего нельзя скрыть. Срочно все подробно сообщите, если хотите облегчить наши души и остановить слезы, которые льем с того момента, как узнали про вашу беду.  Что же  такое происходит на свете, что даже в такой беде мы не можем быть рядом с вами, чтобы  облегчить ваши страдания и боль.

309. Дорогие наши! Как нам недостает вас. Как много главного мы потеряли, переехав сюда. Здесь нет между людьми такой близости и родства. Уж с 16-18 лет дети уходят из дому и строят самостоятельно свою жизнь по своему желанию и способностям. И холодновато относятся к делам даже своих близких – все очень ценят свое здоровье и нервы, и готовы отдать все, чтобы продлить день своей хорошей жизни. Жизнь здесь такая богатая, что их можно понять. Но нам, нашим сердцам, все это чуждо. Когда им рассказывают о своих бедах, они стараются отмахнуться: «О, кей!» или откупиться. Но мы до конца  дней своих не изменим взгляды на жизнь: быть преданным родным и близким людям, вместе переносить все беды и вместе  радоваться. Что еще есть самое прекрасное в жизни, как не быть полезным людям и прийти на помощь в самую трудную минуту.

 

1983 год

 

315. Еще раз с новым годом, дороженькие мои! Вы уже, наверное, устали читать мое большое письмо, простите. Но нет для меня ничего более радостного, чем писать вам, чтобы выказать свою любовь, которая единственно помогает мне пережить разлуку, поддерживает силы и вселяет надежду, что мы обязательно еще встретимся.

321.  С огромной болью в сердце мы  узнали, что нет теперь в живых нашего родного человека, сестренки нашей мамочки, Любочки. Вот и еще одна смерть дорогого для нас человека. Она так мучилась от разлуки с сыном, которого не видела десять лет. Когда он пытался приехать к матери, чтобы увидеть ее, больную,  ваше правительство не пустило его.  Какой же он предатель родины?! Предатели – они, которые превратили жизнь людей в стране в тюрьму, нарушили все святые права человека. Не пустить сына к родной матери проститься перед смертью! Такого не знает ни одна страна в мире. Где они были, когда я  воевал с фашистами, мерз в лесу, защищал нашу Родину?! Сидели в теплых кабинетах и жрали правительственные пайки, когда весь трудовой народ в голоде  и холоде наедине со смертью спасал нашу Родину. Нет, не будет им  прощения! Не нам, а им!

330. Я пролежал в госпитале две недели. Не беспокойтесь, это мне ничего не стоило, хотя один день в такой больнице стоит 120 доларов. Я пенсионер, а для старых людей здесь делается все возможное, чтобы они спокойно и в радости доживали свой век. Не беспокойтесь, просто у меня немножечко сдают нервы. А причина этому не здесь, а в той жизни, которую я прожил на родине и теперь, переживая за вас. За эти несколько лет, что мы  живем здесь, уже не одно траурное письмо пришло к нам с родины —  уходит мое поколение, так и не узнав, что такое счастливая  жизнь.

334.   Мы не имеем зла на родину, которая  нас вскормила, давала работу и все для жизни – и потому мы не теряем надежду, что используем все возможное, чтобы добиться встречи с вами, на нашей родине, за которую воевали, проливали пот и кровь в труде и боях, и имеем столько родных  и братских могил своих боевых товарищей. Встретиться – наша  главная мечта, и мы приложим все силы, чтобы добиться этого.

1984 год

 

340.   Дорогие мои внученьки! У вас зима, снег, а у нас  тепло. Я сегодня  весь день сижу за письмом к вам, но не могу написать ни строчки. Перед глазами вы. Я гуляю с вами по нашему парку, катаю вас на санках. Вы шалите, забрасываете дедушку снежками, а я все кидаю мимо, что бы, не дай Бог, не сделать хоть чуточку вам больно. И все слышу и слышу ваши светлые и любимые голоса.

351. Дорогие внучата! Вижу, как  меняется ваш почерк, вы становитесь взрослее. Я так хочу  услышать, какими стали ваши голоса!

371.  А сегодня я приезжал к вам на автобусе, мы гуляли с вами, играли в шахматы, рисовали. Вы нарисовали меня такого смешного, что я был счастлив  весь день.

377. Узнаем ли мы друг друга при встрече? Если бы мне разрешили, я бы  с закрытыми глазами прошел через все моря и океаны и одним только пальцем различил ваши дорогие личики.

381. На листочках уже не вмещаются ваши пальчики. Склейте два листочка, я хочу целовать каждый ваш пальчик.

400. Родные, любимые с праздником! И пусть надежда осеняет и не покидат нас. У нас праздничный стол, но какой это праздник без вас, ваших улыбающихся личиков рядом.

409.  Я пишу вам не потому, что скопилось много новостей, а потому что хочу говорить и говорить с вами. Пью много таблеток, не потому что они здесь бесплатные, а для того, чтобы иметь силы дождаться нашей  встречи.

411. Годы бегут, меняются календари. И тяжесть разлуки все ощутимей  ложится на наши старческие плечи. Бороться с этим злом все меньше остается  сил.

417.  Впервые  выпал снег – и это еще больше напоминает о вас. Здесь от снега страдают цветы и деревьяя. А у нас, на родине, всех радует снег, и человека, и деревья, и цветы. Я сегодня весь день играл с вами в снежки.

433.  Я  не сдаюсь: делаю зарядку, езжу на велосипеде, пою  в синагоге – и голос мой еще может потягаться с молодыми.

449. Сегодня ночью мне приснилось, что я бежал босиком по снегу.  Ваше письмо выпало из почтового ящика и полетело на ветру. Я долго бежал за ним и не поймал. Уже  целый  месяц от вас нет вестей.

451. Сегодня огромная радость – слышал ваши голоса. Но ни о чем толком не мог узнать. Вдруг глухота напала на меня, видимо, сдают нервы. Неужели не встретимся? Когда-нибудь, внучата дорогие, не поверите даже, что и у вас были бабуля и дедуля, которые сбежали, когда вы были еще крошками. Простите нас и верьте, что мы  еще обязательно  встретимся.

452. Увы, старость неминуема. И надо быть каждый день благодарным Богу, что он продлил еще немножко жизни. Нам осталось только одно в этой жизни – увидеть вас хоть одним глазком. Мы смотрим на детей Рахиль и видим вас, вспоминаем каждый день, прожитый с вами. Такая  судьба постигла не только нас одних – сколько семей рассталось навсегда. И таких становится  все больше. И как страшно: разделила не смерть и не война, а какая – то непонятная сила, которая, это я понял теперь, исходит из той страны, в которой вы живете. Здесь человек сам волен избирать себе местожительство, и каждый может уехать туда, куда тянет его сердце.

453. Каждое письмо – это разговор наедине: я сам отвечаю на свои вопросы. А хочется слышать ваши ответы. Очень много есть о чем спросить. А на старости лет отучаешься даже писать и делаешь все больше  ошибок.

457.  Как град с неба обрушилась на нас горькая весть об ушедшей от нас Раечке, твоей матушки, дорогая наша невесточка. Когда мы  уехали,  вся надежда была на нее, что она поможет поставить на ноги наших дорогих внуков. Она делала честно свое дело, мы перед ней в неоплатном долгу. Но мы здесь должны были помогать своим внукам, и с ней поровну разделили нашу ответственность. С ее слабым здоровьем трудно было помогать — и вот сердце этой прекрасной женщины не выдержало. Скорбим вместе вами. Я  верю, что мы с ней встретимся на том свете, и я попрошу у нее прощение. Она, мать и бабушка, поймет нас.

458. В наши годы уже безразлично, где жить. Самое большое удовольствие на старости лет – дожить последние дни среди дорогих людей. Ваши письма – наше  лекарство. Но и за период долгой разлуки мы все еще не теряем надежду на встречу  при жизни.

461.  Столько  лет не виделись, но к этому не привыкну никогда. Где бы  мы не находились и чтобы ни делали, все кажется: сейчас откроется дверь и войдете вы, бабушка приготовит ваши любимые пирожки и напитки, а я буду вас  кормить.

1985 год

 

463.   Давненько я не писал вам, уже  две недели.

467.  Как мало остается  стариков. Уже о скольких смертях узнали мы от наших родных и близких на родине. И нельзя придти на их могилы и попросить прощения за то, что мы не могли быть рядом при их последних днях жизни. Неужели не судьба и нам увидиться. Так устроена жизнь, ничего нет вечного. Поэтому надо при жизни быть рядом, жить дружно, уважать друг друга, не забывать родных и близких, помогать словом и делом.

471.  И что за  вину  повесили на нас? За то, что я  хотел на старости лет  побыть со своей родной дочерью и внуками? Я уехал, когда вышел на свою законную пенсию, честно выполнив долг гражданина перед родиной. А меня лишили и не только честно заработанной пенсии и  гражданства, но и не разрешают приехать, чтобы увидеть перед смерью своих детей и внуков. Родина все равно в моем сердце, никто ее не  сможет у меня отнять. Я унесу ее с собой  в  могилу.

482.   Как мы не ценим встреч, когда находимся рядом. Года проносятся, как молния, не догнать всего, что я понял и как бы хотел теперь сделать, чтобы не было ни у кого обид на меня.

491.  Все меньше пишу писем: уходят друзья, которых уже нигде не встречу, даже если бы вся земля стала одним государством. Но мы  встретимся все на том свете. А может и там все разделено на системы и государства? Нет – там только ад и рай. И мне все равно куда попасть, лишь бы вместе со своими родными и друзьями.

492. Все чаще вижу во сне аэропорт. Я стою, задрав голову, а в небе летит самолет. Сейчас он приземлится – и я увижу вас. Но выхожу на улицу, слышу чужую речь, которая никогда не станет мне родной, хотя здесь все люди такие хорошие и так  близко приняли меня. И тогда я иду в парк, слушаю шум деревьев – он везде одинаков – и через этот шум  слышу ваши родные, понятные и близкие мне голоса.

499.  Родные наши деточки и внучата, знайте и верьте, что мы только и думаем о вас и принимаем все меры, чтобы  увидеть вас. Пришлите ваши фото – целый год прошел: мы не знаем, как вы выросли. Не забывайте: мы старики, и жизнь наша не так длинна,  как кажется в молодости.

 

1986 год

 

503. И вот еще один год пролетел без вас. Мы, слава Богу, живы и здоровы. В этой  стране болеть грех: не только потому, что жизнь очень хорошая, но и дорого платить за лекарства. Но нас это не касается: мы на полном государственном обеспечении. И за что только Америка к нам  так хорошо относится? Ведь мы и пальцем не ударили для  создания  ее благ. Я пришел к одной правильной мысли, что такое настоящее  цивилизованное государство: это не только забота о детях – это нормальный  животный инстинкт каждого живого существа на земле, но и забота о стариках – это говорит о нравственном уровне всего общества.

507.  Как хочется успеть увидеть нам своих близких и друзей! У нас для этого есть все возможности: купить билет и полететь, чтобы  встретиться со своими родными и друзьями, с которыми прожили большую жизнь, честно работали, защищали родину, не жалея  своих сил. Я служил в армии, работал на стройках коммунизма, четыре года в тяжелых условиях воевал в тылу врага, мерз и голодал в Гричановских и Пинских болотах, ходил босиком и в рваной одежде, но дрался  с оружием в руках с врагами — фашистами и извергами – полицаями, громил их гарнизоны под Старобином и Погостом, воевал с бандой людоеда Логвинова – изменника родины. Меня правительство отметило наградами, дало льготы, как ветерану войны. Неужели сейчас оно не может, учитывая  мой возраст и все то, что я сделал и пережил, и что мне так мало осталось жить, сделать гуманный шаг ко мне навстречу и разрешить мне приехать и посмотреть на моих дорогих детей и внуков. Чем мы им помешаем, если хоть один месяц побываем на своей родине, низко поклонимся своей земле, на которой мы родились, выросли, трудились, встретимся с боевыми друзьями, навестим родные могилы, пройдем по партизанским тропам, вспомним всех погибших и отдадим им честь. Мы  клянемся, что ни у кого ничего не займем, никакого зла никому не причиним. Мы желаем только счастья и добра всем людям. И мы будем очень благодарны правительству, которое учтет наши обстоятельства и примет во внимание нашу просьбу и позволит посетить нашу родину. Мы будем до конца  дней   благодарны  ему за это. Аминь!

530.  Наши приемники все время настроены на московскую волну. Мы  очень радуемся перестройке, которая начинается на нашей родине. Надееемся, что, благодаря ей, судьба позволит нам встретиться. Хотя в жизни нельзя надеяться на чудеса.

541.  Все эти годы думаю, ну в чем же моя вина перед родиной? Почему  мне нельзя  взглянуть хоть одним  глазком на своих близких?

543. Во мне осталась только память о самом дорогом и близком из жизни на родине.

551.  Вечного ничего нет. В Библии есть изречение: «Господь, чтобы  ты не убрал меня с этого света раньше срока, пока не исполнится мне 70 лет». Я лично уже перешагнул этот возраст, и не верится, что жизнь прожита. Разве может она кончиться, если  я не увидел вас.

560. Стараюсь каждый день заполнить полезной работой. Стал волонтером в госпитале  для  престарелых – надо помогать людям, пока у тебя есть силы.

 

1987 год

 

571.  Силы покидают, мы стареем. В нашей жизни осталось только одно: нахес от наших детей. Жизнь научила нас терпению, но все проходит. И последнее, что осталось нам – встретиться с вами.

573.  Не верю, что мы уже никогда не встретимся с нашими детьми, внуками, родными и друзьями, которых не видели, кажется уже целый век. Не верю, что мы не сможем посетить дорогие нам могилы погибших родных и близких людей, что мы никогда не сможем вместе на родине отпраздновать день Победы, положить цветы на могилы погибших и низко поколониться им. Вот так мы отдалились от близких, и живем только надеждой на встречу.

581.  Никогда не думал, что надо будет просить у когого–то разрешения посетить родные могилы. Очень обидно за такую страну, которой нет дела до страданий  человеческого сердца.

587. Чувствую какое–то общее безразличие к тому, что происходит вокруг меня, но стараюсь держаться и верить, что чувство к жизни еще не утеряно. «Умирать нам рановато, есть у нас еще дома  дела». Это и держит меня за жизнь. Увидеть вас и поклониться родным могилам.

591. Вот пролетел еще один год. И желаю себе только одного в жизни: встретиться с вами. Дорогие мои, родные! Человеческая жизнь очень коротка, всем она дается очень нелегко, каждый имеет свой цорес (несчастье) – поэтому надо жить с людьми в мире и согласии, без  всяких обид. Даже если тебя очень обидели, надо уметь прощать, ибо может так случиться, что ты уже никогда не сможешь попросить прощения. Все это оставляет боль и травму в душе. Мы не отдаем себе отчета сразу, а когда одумаемся – бывает очень поздно: рана становится неизлечимой, а жизнь прошла.

601. Каждое ваше письмо продлевает нам жизнь и придает веру во встречу. За один день встречи я готов отдать все, что мне осталось прожить.

 

1988 год

 

627. Хочется пожить еще ради двух вещей: встретиться с вами и увидеть, что на земле наступил, наконец – то,  мир.

634. Знаете, какое у меня самое любимое чтение? Перечитывать ваши письма – они помогают верить, что мы еще встретимся.

640. Все чаще мне снится  мой отец. Я помогаю ему в кузне. Он работал всю жизнь, от темна до темна. И вот мы с ним делаем оси для телеги из узкоколейных рельс. Сколько же надо было иметь сил преодолеть такую тяжесть, нагревать сталь добела и плескать ее в два десятифунтовых молота, затем обрабатывать ее гладилкой для втулок и нарезать гайкой. Мы, сыновья, помогали ему. Все любили и умели работать, все жили своим честным трудом. И вот все они погибли, я даже не знаю, где их могилы и тот день, в который они погибли, чтобы отмечать память о них.

643. Только ваши письма еще держат нас на этой земле. Человек на старости лет переживает больше, чем в молодости – учтите  это.

650.  Очень  возмущены тем, что не все письма наши до вас доходят! Кто имеет право вмешиваться в личную жизнь человека! И что это за правительство, которое не может обеспечить неприкосновенность  человека!

657.  Я изучаю каждое новое для себя дело с охотой, хотя оно уже и не понадобиться  мне в жизни. Науку за плечами не носить.

667. Каждый день хожу в синагогу, молюсь за вас и прошу Всевышнего, чтобы он дал всем здоровья, не оставил вас без надзора своего, помог перестройке на нашей  Родине и дал возможность встретиться.

671. Дорогой сыночек! Мы счастливы, что хоть тебе дали разрешение встретиться с нами, и теперь считаем каждый час до этого радостного дня. Все узнай для меня о родине, чтобы рассказать. Как мне самому хочется побывать на родине! Встретиться с родными и друзьями, которых я жажду увидеть еще при жизни, посидеть и вспомнить былое, пусть и тяжелое, но счастливое время, побывать на могилах родных и друзей, поклониться им и попросить прощения за все, что, невольно, быть может, сделал не так, попросить прощения за этот вынужденный  отъезд. А судьба занесла так далеко и надолго – неужели навсегда мы расстались? Но, слава Богу, что хоть ты сможешь приехать к нам, дорогой сыночек. Эта встреча будет для меня самым счастливым  моментом моей жизни здесь. И если такая встреча все же произойдет – я  имею полное право умереть…

 

Р.С. В тумбочке у кровати отца Моисея я нашел дневник его воспоминаний. Последняя запись: «Боже, дай мне сил  встретиться с   сыном».