Саша проснулся оттого, что в это ноябрьское утро солнце ослепительно прорвалось сквозь затянутое тучами  небо, и, обнаруженные его лучами,  в комнате озорно заметались высвеченные  пылинки.

Резкий гудок машины на улице показался ему криком солнца, столкнувшегося с окном. На один долгий миг стало пасмурно и холодно – это тяжелая короткая туча, гонимая ветром, утюжила солнце. Съежившись под одеялом, Саша наблюдал за их поединком. Ему так хотелось, чтобы победило солнце, что он с широко открытыми глазами протянул к нему на помощь загоревшие, как осенние листья, руки.

— Подъем! – раздался зычный голос отца.

Саша, вздрогнув, зажмурил глаза и торопливо натянул на голову одеяло. Обдало прохладой открывшиеся ноги, но он затих, потому что тут же дернулась дверь, и за гулкими шагами повторно прогремело над ним:

— Подъем! Давай, солдат, живо! – скомандовал отец и сорвал с него одеяло.

«Зачем он так, — подумал Саша. – Ведь мы вчера обо всем договорились…»  Он посмотрел в только недавно озаренное окно, но солнце, словно испуганное  голосом отца, скрылось за стеной, и только единственный луч его упирался в политическую карту мира, приколотую к шкафу.

— Вставай же! Да поживей! – заторопил отец. – Знаешь, как в армии за это наказывают!

— Ты мне много раз рассказывал. Я только на солнце посмотрю.

— Нельзя смотреть на солнце – глаза попортишь. Ты что, забыл наш уговор?! – отрубил отец каждое слово и вышел, не закрыв дверь.

И Саша вспомнил, как в субботу, вернувшись с родительского собрания, рассерженный отец сел в кресло и, приказав ему стать рядом по стойке «смирно», сказал:

— Краснел я за тебя сегодня. Смотри, мне все это порядком надоело! У всех дети, как дети, а ты! Так вот запомни: с понедельника ты будешь вести себя и учиться только на хорошо и отлично. Нет – шкуру спущу!

Саша слушал, не поднимая головы.

— Обещай мне! – сурово закончил отец.

— Ладно, — промямлил Саша.

— Что за ладно? Скажи: обещаю.

— Ну, я обещаю, — как можно убедительнее проговорил он.

Отец только  шлепнул его по затылку и предупредил:

— Смотри же у меня!

Вчера, все воскресенье, Саша просидел за уроками, одно упражнение по русскому языку переписал три раза.

А сегодня день начался так хорошо, светом и теплом, и Саша верил, что и у него теперь все будет хорошо, верил, потому что и сам очень желал этого.

Он вскочил с кровати, застыл у окна и увидел по-осеннему блекло-синее небо с редкими быстро плывущими облаками, дальний троллейбус, исчезающий за поворотом облетевшего парка и мельтешащий сквозь голые и длинные ветви деревьев, а в глазах зарябило от пестрой одежды пешеходов. Внимание его привлекла какая-то девчонка, прыгающая через лужи. Но тут он вспомнил  грозный голос отца – и голова закружилась, словно кто-то незримый положил на нее тяжелую руку.

— Сашенька! – донесся открытый и легкий голос мамы, как ворвавшийся через форточку ветер.

Саша весело и бодро сделал зарядку, помылся и оделся. И все у него сегодня  выходило так легко, что он успевал заметить, как, мыча какой-то мотив, бреется в ванной отец, не отвечая на вопросы мамы, и как глухо касаются стола потяжелевшие гречневой кашей тарелки, и как кот поднимает мордочку с высунутым язычком и нежится у ее голых ног. Он садится за стол и подмечает, что берет вилку в руку раньше отца.

— Зубы почистил? – спрашивает отец.

Саша без слов показывает стиснутые зубы.

— С уроками все в порядке? – через минуту спрашивает отец.

— Ты же сам проверял, — дожевывая сыр, отвечает Саша.

— Не жуй, когда разговариваешь.

— Вкусно очень!

— Дать добавки? – радуется его аппетиту мама.

Они позавтракали, и отец, первым выходя из дому, задерживается в дверях:

— Смотри у меня, чтобы все было, как договорились.

— Мгу, — отвечает Саша, стоя возле мамы, которая застегивает ему верхнюю пуговицу на пальто, и думает: «Зачем он столько говорит? Значит – не верит…»

Когда он поворачивает голову, дверь за отцом захлопывается, и он жмурится от солнечного луча, бьющего через ее глазок.

Выскочив на улицу, Саша с удивлением замечает, как чистый последний кусочек неба неудержимо затягивается набухшей и изорванной в клочья тучей, и  становится пасмурно.

Но улица открывает перед ним свою всегда необычную жизнь: и бесконечные троллейбусные провода, по которым, догоняя друг друга, скользят сверкающие капли воды, и обгоняющие спешащих пешеходов потоки машин, и юркие воробьи, взлетающие из-под ног, как брызги дождя – и все это шумит, гудит, галдит, куда-то торопится, кажется, что все это сейчас столкнется и перемешается. Но все идет своим чередом, и никто никому не мешает, и всем хватает места в этом шуме и тесноте. И каждый знает свою дорогу, как и он, Саша, ученик четвертого класса, привычно шагающий в свою школу, в свой класс. И на душе у него хорошо: он такой же самостоятельный, как и все вокруг, и с сегодняшнего дня он будет не просто учится, как все другие мальчишки и девчонки, а он обязательно выполнит обещание, которое дал отцу.

Он шел уверенно, и прохожие, как равному, уступали ему дорогу. Совсем, как вон тому плечистому дяденьке с большим портфелем. Густой пар валил из его широких ноздрей, а лицо, разопревшее и красное, было похоже на мяч, из которого выпустили воздух. «Наверное, штангист, — подумал Саша. — А в сумке у него гири, как у Поддубного». И потому, что он видел впервые вот так рядом настоящего штангиста, ему захотелось поговорить с ним. Он догнал его, потянул за рукав и спросил:

— Дядечка, вы штангист?

— Я те дам шангиста! Саранча! – рявкнул на него тот, и его огромный рот превратился в дырку, словно прорвался мяч и, как лопнувшие швы, обнажились желтые зубы.

Саша успел отскочить, но женский крик «Слепой, что ли?!» погнал его по улице. И он, сталкиваясь с прохожими и не оглядываясь, мчался в школу, и тяжелый ранец бил его по спине.

Когда он сел за парту, сердце у него колотилось так, что он порывисто дышал сквозь высохшие губы. И тут раздался звонок, и в класс вошла учительница.

Он писал, как и все, но когда его вызвали, не понял вопроса. Потом его вызвали еще несколько раз, но он опять почему-то не смог ответить, но хорошо помнит, что учил это. А в голове становилось так тесно, словно тяжелая рука давила на нее. Он растерянно гладит себя по голове, пытаясь сбросить с себя этот невидимый груз.

— И так красив, — одернула его учительница. — Учил бы лучше.

Саша замер с поднятой рукой — и сразу же стало так жарко, что он громко шмыгнул носом.

— Как некрасиво! – сказала учительница. – У тебя что, платка нет?

Саша показал ей свой носовой платок.

— А он у него грязный! – громко сказала Лена Рыжкова, его соседка по парте.

Саша ткнул ее ногой. Она уткнулась лицом в свою тетрадь и заплакала на весь класс. Учительница подошла, положила ей на плечо руку и спросила:

— Что с тобой?

— А он дерется! – пожаловалась Лена и подняла  голову. В ее глазах не было слез.

— Я ведь только в субботу разговаривала с твоим отцом, — возмутилась учительница. — Получил сегодня двойку и еще не умеешь себя вести.

И тут раздался звонок. Все остальные уроки Саша старался сидеть тихо, но почему–то все плохо слышал.  Лена до конца занятий не трогала его, и впервые,  за все время, что они сидят вместе, не обратила внимания на его локоть, соскальзывающий на ее половину парты.

После уроков Саша остался в классе один. Он листал дневник с двойкой и думал об отце, когда к нему подошел Коля, его попутчик до дому, и сказал:

— Пошли, а…

Саша промолчал.

— Давай сотрем, — предложил Коля и вытащил из кармана грязную стерку.

— Видно будет, — вздохнул Саша.

— Тогда можно исправить на тройку или…вырвать лист.

Саша покачал головой. Ни один способ избавиться от двойки не устраивал его еще и потому, что, сколько он не напрягал память, не мог и сейчас ответить  на вопрос учительницы, хотя хорошо помнил, что именно на него легко и быстро ответил папе, когда он проверяла у него уроки.

Так и не придумав ничего лучшего, они оставили дневник в парте и вышли из школы. У своего дома Коля предложил ему:

— Пошли к нам жить. У меня кровать широкая, а еду мы с тобой поделим.

— Нет, лишний рот в доме трудно прокормить, — отказался Саша.

— Пойдем ну, есть хочется, — потянул его за рукав Коля. — Не бойся, у меня мама с папой знаешь какие хорошие.

— Мои хорошие! — резко сказал Саша и выдернул руку.

И тут страшная мысль, что дневник его в классе найдут и все равно узнают о двойке, срывает его с места, и он мчится в школу.

В классе пусто, и дневник на месте. Саша листает его с надеждой, что там нет двойки. Но огромная и жирная, она нахально выпирает из отведенной ей клетки. Он захлопывает дневник, бьет им о парту и втискивает в ранец.

Он медленно бредет по улице, и голова у него такая тяжелая, словно идут за ним и отец, и штангист, и учительница, и Ленка, и еще кто-то неузнанный – и все держат руки на его голове.

Саша долго кружит вокруг своего дома. Очень хочется есть, но у него хватает смелости подняться только до второго этажа. Он убегает в длинный сквер у дома и тоскливо смотрит в окно своей квартиры. Желтые прелые листья под ногами пахнут чем-то съедобным, как борщ.

Когда у него замерзли ноги и носовой платок стал мокрым, а листья под ногами влажными и бурыми, он понял, что моросит. В окнах домов вспыхивали огни, и он с завистью смотрел в ярко освещенное тепло квартир.

Свет в окнах был разноцветный.

Вдруг из окна первого этажа раздался мальчишеский крик. Саша взобрался на мокрый забор палисадника и заглянул в комнату. Там, закрыв лицо руками и прижавшись спиной к полированному серванту, мальчишка, такой же, как он, Саша, плакал и кричал: «Папочка! Не буду больше!» На него надвигался огромный, как шкаф, мужчина. Потом, словно от шкафа отвалилась доска, поднялась длинная руку с зажатым в ней  ремнем.

Не помня себя и не понимая, что он делает, Саша спрыгнул на землю, подхватил камень и с силой запустил в окно. Стекло разлетелось вдребезги, и осколки зазвенели по черному асфальту.

— Хулиган! Держите его! — вырвался из разбитого окна и разорвал вечернюю тишину истошный крик.

Саша сорвался с места и побежал. Освещенная улица стреляла в него светом своих фонарей, и ему казалось, что каждый из них кричит:

— Держите его! Хулиган!

Захлебываясь от бега, он мчался и опомнился перед знакомой дверью с рукой, прижатой к кнопке звонка. За толстой обивкой глухо и несмолкаемо рвал тишину хриплый треск. Дверь открылась, и в открытом проеме ее показался отец, высокий и бледный, и испуганно спросил:

— Что с тобой, сынок?

Саша без чувств упал в подхватившие его руки.