Наступил тот момент свадьбы, когда гости, изрядно выпив и досыта закусив, шумно  разговаривали, перебивая  друг друга. Но вдруг кто-нибудь из них, вспомнив о причине торжества, вскакивал с наполненой рюмкой в охмелевшей  руке и, расплескивая  водку в тарелку соседа, неистово кричал:

— Горько!

Нарастающий хор голосов, скандируя, дружно поддерживал его – казалось, стены квартиры сейчас обрушатся. И, словно опасаясь этой беды, жених и невеста поспешно поднимались со своих мест, пересохшими губами тыкались друг в друга, как слепые котята, и, пряча глаза, шлепались на стулья, стиснутые с двух сторон гостями и включенным телевизором, и, не разжимая рук, чутко ощущали пальцами царапины и складки на ладонях.

Маленькая старушка, мать жениха, в дешевеньком ситцевом платьице, обвисшем на ее худых плечах, приносила на вытянутых руках все новые порции еды. Когда кто-нибудь из гостей, обнимая ее за острые плечи, просил не беспокоиться  и присесть с ними, она, вежливо высвободившись, отвечала:

— Сейчас… сейчас… минуточку…

И опять исчезала на кухне, нарезала хлеб, вытаскивала из холодильника груженные едой  кастрюли и миски, спешила к гостям и уговаривала их пить и есть за здоровье молодых. И тогда робкая счастливая улыбка прорезалась на ее дряблых губах.

А молодые были уже не молоды. У невесты в  жиденьких волосах блестела ранняя седина, на длинной тощей шее отчетливо проступали складки. И лишь большие карие глаза были еще не подвластны  возрасту. Но и сквозь их счастливый блеск проявлялись оттенки устоявшейся грусти. У жениха пышные волосы не были тронуты сединой, но густые морщины вокруг глубоких вдумчивых глаз уже прорезали заметные тропинки на впалых щеках. Гладкое, до синевы выбритое лицо, говорило о том, что оно знакомо с бритвой уже не один десяток лет. Его широкие плечи сутулились.

Они оба уже устали от торжества, но терпеливо с одинаковой радушно-отзывчивой улыбкой отвечали гостям: самые близкие люди пришли разделить вместе с ними  их праздник.

Звенели бокалы, звучали тосты за свершение в их жизни всех желаний и надежд.

Открытый,  добрый смех кружил над ними, обоваликивал своим бодрящим дыханием и как-то настойчиво торопился заполнить все уголки дома, вещи, одежду, своим нежным и щедрым теплом пытался сгладить морщины на лицах…Но, видимо, смех был редким гостем в этом доме, и, морщины, эти вехи прожитой жизни, были неподвластны ему: остаются с человеком и в самой огромной радости. И обессиленный смех уносился в открытое окно и растворялся в бездонности звездного неба. И лишь молодые видели его удаляющийся гаснущий свет.

Оба они умели любить, и, казалось, вот он наступил этот чудесный и сладостный миг! Но их израненные души уже были не способны раскрыться навстречу ему в полную силу: у каждого из них до этого неожиданного счастья  была своя  трудная и горькая судьба, которая изломала и перепутала все в жизни.

Да, каждый человек неповторим в этом огромном мире, и судьба его определяется тем, что он получил от природы и как сумел воплатить этот дар в жизнь. Но есть роковые периоды человеческой истории…

Когда началась война, им обоим было по восемнадцать лет. Этот молох, питающийся человеческими жертвами и заглатывающий  в свое горнило  все живое на земле, пропустил и каждого из них сквозь свою адскую плоть, испепеляющую  души. Они остались жить, и не подозревали о существовании друг друга.

Невесте предвоенный год казался сказкой, которую, она верила, подарил ей любимый. Он ушел добровольцем на фронт. На прощанье сказал: «Я очень люблю тебя. Ты — моя звезда. Но я буду счастлив лишь тогда, когда над нашей родиной будет мирное небо для моей звезды…» Не было ни писем, ни похоронки. После войны вся ее жизнь стала ожиданием и надеждой на встречу. Когда ее спрашивали, почему она не выходит замуж, она отвечала: «Никто не берет…» А когда ей находили женихов — перед глазами вставал он, любимый: нет, ни у кого не было таких глаз, улыбки, запаха волос, той милой родинки, которую она поцеловала единственный раз, на прощанье…

Жених, когда грянула война, ушел в партизаны вместе с отцом. Четыре самых долгих в своей жизни года убивал тех, кто позарился на его родину, дом, семью. Отец погиб в последний год войны — с группой бойцов остался прикрывать отряд. Они знали, что для них это будет смертельный поединок: удирающий враг был страшнее загнанного зверя. В засаду пошли добровольно самые старшие. «Так мы порешили, — сказал отец. — У молодых сильные ноги и им предстоит догнать врага и уничтожить его в собственной берлоге. А после победы — им становиться отцами, продолжать род…»

Все так и вышло, как сказал отец. Одного он не предвидел: победить – не только уничтожить врага, но и отстроить разрушенную им жизнь. А для этого нужны умелые руки и умудренные опытом головы, которые они сложили в бою.

Трудные это были годы. Но он без устали работал, сверяя свои дела с наказом отца: «Береги мать. Поставь детей на ноги». Братья и сестры почитали его за отца. И только когда выдал младшенькую замуж, вспомнил о себе.

Судьба наградила его за терпение и выполненный долг.

Он встретил ее, свою суженную, на улице в солнечный майский день. Деревья, цветы и лица людей вокруг были радостными, а в ее больших красивых глазах стояла такая затаенная грусть, словно на чистом небе одиноко дрожало предгрозовое облако. Он поздаровался с ней. Она, даже не удивившись этому незнакомцу, ответила приветливой улыбкой.

— Я знаю вас тысячу лет, — сказал он.

— Мне скоро будет сорок, —  с наивной простодушностью ответила она.

— Мы с вами люди того поколения, — сказал он, — в котором каждый  год равен веку.

Они встречались целую неделю. Потом он взял ее шершавую ладонь в свои мазолистые пальцы и сказал:

— Наденька, нам с вами в жизни досталось столько бед, что будет грех укорачивать дни нашей запоздалой  радости. Будьте моей женой.

Она поцеловала его первый раз до свадьбы.

— Жениху  слово! — сквозь смех и громкие голоса, наконец, донеслось до его сознания.

Он встал, поднял втиснутый ему в руку наполнений бокал и оглядел веселые  лица. Все отзывчиво улыбались ему, даже в незнакомых глазах гостей со стороны невесты читал он знаки внимания и любви к себе.

Но вдруг все затуманилось перед ним. И он воочию увидел всех тех, кто стоял на лесной глухой тропе рядом с отцом: их лица были суровыми и печальными, словно каждый из них знал, что отвеселился положенный ему срок на земле. Такая же, как и сейчас, стояла над миром звездная ночь. И только звезды  тогда не мерцали в улыбке, а холодно стыли, как застывшие слезы на лике благославляющего их на подвиг неба.

Он проглотил тугой комок в горле и сказал:

— Выпьем за тех, кто отдал жизнь за наш сегодняшний смех. Но он уже никогда не будет счастливым, потому что в нем нет голосов наших любимых…

Все, как по команде, встали. В руках задрожали бокалы.

И вдруг в этой тревожной поминальной тишине упал стул.

Мать жениха, опустив голову и теребя в руках передник, наощупь шла по узкому проходу вдоль стены, слепая от слез. За ней начали подниматься и уходить женщины, седые со скорбными лицами.

И какими не к месту нарядными казались их праздничные платья!

Молодежь молча смотрела на женщин. Никто не делал попытку ни окликнуть, ни остановить их. Шум отодвигающихся стульев все отчетливей и печальней слышался в настороженной тишине.

И все больше становилось опустевших мест за столом.

Встала невеста. И белым запоздалым облаком поплыло во след тающим в дверях женщинам ее подвенечное платье.

Женщины уходили в ночь, на свидание к вечным звездам, которые  подарили им на прощанье  любимые …